Сад расходящихся маршрутов
Сергиев Посад. Автовокзал. И мне надо ехать в Переславль-Залесский. В гости к художнику Игорю Иогансону, в деревеньку, где тот практически безвылазно обитает уже лет десять в добротном деревянном доме на берегу Плещеева озера. Обитает, наслаждаясь великолепием природы средней полосы России, которая и эмоционально, и творчески его подпитывает.
Но по неведению приперся я на вокзал за шесть часов до отправления автобуса, который ходит в Переславль-Залесский два раза в сутки.
Что делать в такой ситуации? Пойти осматривать город? Но я тут уже бывал неоднократно. И ничего нового мне такой осмотр не сулит. Из всех достопримечательностей тут главнейшая – Троице-Сергиева лавра. Но и там я уже бывал не раз. Бывал даже в студенческие годы, когда мы, атеисты до мозга костей, как и положено студентам, приезжали поглазеть на крестный ход на Пасху.
Пробовал читать. Однако чтение на вокзале в процессе ожидания и в ситуации мельтешения перед глазами разношерстного люда не пошло. К тому же дикторша постоянно выкрикивала о том, какой автобус и на какую платформу подан. Оставалось тупо сидеть на скамейке и наблюдать жизнь в ее разнообразных проявлениях.
Два солдатика в расстегнутых чуть ли не до пупа кителях. Вероятно, уволились в запас, ну или же дембельнулись, если по-правильному. И теперь им сам черт не брат. Точнее – министр обороны.
Старичок и старушка, поедающие вареные яйца, обмакиваемые в щепотку соли, насыпанную на подстеленную на скамейку газетку.
Молодая семья – четырехзвенная. То есть муж с женой и двое деток лет четырех и двух. Для них, конечно, такое путешествие в летнюю жару не в радость. Дети попеременно хнычут, а младший периодически переходит на вопли.
Человек лет пятидесяти. Абсолютно лысый. И очень серьезный. Вероятно, управленец не слишком высокого ранга. Потому что на автобусах по России на большие расстояния перемещаются в основном люди невысокого достатка. Поезд хоть и подороже, но и комфортабельнее, и надежнее.
Смешанная в равных пропорциях группа молодняка, вероятно студентов. То есть трое на трое. Эти, ясное дело, веселы, смешливы, шумны. Оно и понятно – впереди у них вечная и прекрасная жизнь.
Три потертых мужичка, уткнувшихся в смартфоны. И две примерно такие же тетки за тем же самым занятием.
Женщина лет сорока пяти в мужской рубашке с закатанными рукавами.
Пара предпенсионеров, о чем-то тихо переругивающаяся…
И тут я опять вернулся к сорокапятилетней, осознав, что моя характеристика очень скудна.
В ней было что-то особенное, что-то притягательное. Но не женско-притягательное, на что неизбежно клюют самцы. В ней была какая-то загадка.
Брюнетка. Черты лица правильные. Но не скажешь, что красавица. И фигура пропорциональная. Но опять же без особой сексапильности. То есть, как говорится, всё при ней, но… Но угадывалось, что она могла каким-то неведомым образом что-то включить в себе, как-то повернуться неведомой стороной и стать и неотразимой, и вожделенной.
Но сейчас, но здесь, на вокзале, это ей было абсолютно не нужно.
И глаза – а мы с ней встретились глазами – были такими, какие мне за долгие годы ни разу не встречались. А какими – сказать не могу в связи с отсутствием какого бы то ни было опыта. Ну разве что примерно так: глаза были не вполне женскими.
Через некоторое время она подошла ко мне и села рядом.
И это было странно. Поскольку не в том я возрасте… Хоть раньше и подходили, и заговаривали, и всё такое прочее. Да и я раньше и подходил, и заговаривал, и всё такое прочее… Но это уже позади.
Я посмотрел вопросительно.
– Опохмелишь меня? – спросила незнакомка.
Это было еще более странно. Она не производила впечатления алкоголички. Да и никаких следов вчерашней выпивки в ней не было. Уж я-то это дело прекрасно изучил.
– И еще билет купить? – спросил я. Но без какого бы то ни было раздражения. А вероятно, чтобы поддержать разговор.
– Нет, билет я уже купила, – рассмеялась она.
– А автобус не уйдет?
– Нет, еще пять часов.
И мы пошли в «Погребок», который совсем рядом, на привокзальной площади, где восседает в креслах – не в кафе, а на площади – бронзовый Савва Иванович Мамонтов.
– По сто пятьдесят? – спрашиваю, когда уселись в уголке.
– Да чего мелочиться-то? Лучше уж бутылку.
Круто девушка берет, подумал я.
– Да ты не волнуйся, – рассмеялась таинственная незнакомка. – На меня что сто пятьдесят, что двести пятьдесят одинаково действуют.
– Сразу под стол?
– Нет, – сказала она спокойно, пропустив мимо ушей мою неуместную шутку, – со мной практически ничего не происходит и после пятисот.
Поскольку автобусов ждать нам было долго, а потом еще и ехать изрядно, решили не ограничиваться столичными салатиками, а взять еще чего-нибудь поосновательнее. Я выбрал люля, она – антрекот. Ну и, конечно, соку на запивку.
– Ты, наверно, думаешь: с какого рожна она ко мне подвалила? – сказала она после первой.
– Ну, типа того.
– Да всё очень просто. Я людей прекрасно вижу. Знаю, как кто себя поведет в разных ситуациях. Я ведь не ошиблась? Да?
– Ну раз сидим, выпиваем, значит, не ошиблась.
– Извини, конечно, но мне деваться было некуда. Все деньги на билет истратила. И теперь неизвестно, когда в следующий раз поесть придется. А тебя я, вижу, не ограбила. Ведь так?
– Типа того.
– К тому же тебе проще. Вечером тебя твой товарищ покормит, к которому ты едешь.
А это она откуда знает, напрягся я.
– Ну, знаю, – сказала она, выпив вторую рюмку. – В Переславль-Залесский едешь, к Игорю.
И рассмеялась.
Я перестал жевать, уставившись на таинственную незнакомку.
– Да не пугайся ты так, дядя Володя. Считай, что я – экстрасенс. Хотя в реальности всё сложнее… Кстати, я Нина. Ну или примерно Нина.
И опять рассмеялась. Но уже как-то не слишком весело.
– Так кто же ты на самом деле? – наконец-то нашелся я.
– Ну можешь считать ведьмой. Хотя все эти человеческие слова настолько приблизительные.
Вот тут мне стало не по себе. Хоть и не верил я во всякие поповские сказки, но сейчас мне слегка приоткрыли такую область бытия или чего-то вообще небытийного, о существовании которой я и не подозревал.
– Да ты не бойся, – сказала примерно Нина, – порчу на тебя не наведу.
– Вот уж чего я не боюсь, так этого.
– Совсем-совсем?
– Да просто зачем это тебе надо? – я уже почти овладел своими чувствами.
– Вот поэтому я и выбрала тебя. Не дурак, да и человек добрый. Нам такие нравятся, с такими можно и пооткровенничать.
Выпили по третьей и приступили к горячему, обдумывая дальнейшую стратегию общения. Скорее, конечно, только я обдумывал. Ведьма, или кто она там, работала на автомате.
В конце концов, чтобы закрепить в моем сознании крах материалистической парадигмы, она перечислила все предметы, которые были в моем рюкзаке. И собралась рассказать что-нибудь из моего прошлого, на что я категорически возразил. Поскольку немало там неприятного прежде всего для меня самого.
– А ты куда едешь?
– В Кашин. Надо одно дело сделать неотложное.
– По своей части? – спросил я, опустив слово «ведьминской».
– Да, конечно, по своей.
– Это секрет?
– Нет у меня от тебя никаких секретов, добрый человек, – рассмеялась Нина.
И рассказала, что в Кашине живет один мерзавец. Вот его она и едет навестить. Он подло обошелся с ее дочерью. Очень подло. И чуть ли не сломал ее судьбу. Теперь придется ответить.
– Убьешь? – спросил я.
– Нет. Потому что нельзя. Нельзя наказывать сверх того, что он заслужил. Но мало ему не покажется.
Это она сказала спокойно, ровным голосом. Словно о чем-то постороннем для себя. И никакой злости в ее глазах не было. И я подумал, что именно так и должна вершиться справедливость – хладнокровно, без личностного отношения, по закону, а не «по справедливости», которая может принимать самые разнообразные формы, зачастую неприглядные. Это роль Немезиды, которая совершает возмездие, но не мстит.
– Нет, не спрашивай, не скажу, – сказала она твердо в ответ на мои попытки поконкретнее узнать о возмездии.
Бутылка уже закончилась. Но я не ощущал ни малейшего опьянения. И это было, разумеется, неудивительно.
Заказали еще триста. На что Нина сказала:
– Ну, я права была?
И взяли еще закусить.
– Кстати, – сказала Нина, – ты можешь вообще ничего не говорить. Потому что я знаю, что ты хочешь сказать. Просто сиди и думай. Мне всё понятно. Конечно, тебе побольше хочется обо мне узнать. Ну расскажу что-нибудь, что сможешь понять. Как-то ты меня располагаешь к откровенности.
И она рассказала. Началось это у нее в пятнадцать лет. Совершенно внезапно. Вначале было страшно. Но потом немного привыкла. Прекрасно понимала, что никого в это дело посвящать нельзя. Мать была набожная и истеричная, точно бы из дома выгнала. А отца не было.
Но потом, когда пошла работать, как-то совершенно по-глупому раскрылась. Мгновенно стала для всех ведьмой. Нахлебалась вдоволь. Больше всего, конечно, от баб, злобных тварей. Все свои неудачи, особенно по части общения с парнями, списывали на нее. Одну, особенно подлую, пришлось наказать. Она подсунула Нине в конце смены в сумку бутылку коньяка. Нина тогда работала на ликеро-водочном. Ну и в проходной схватили «воровку».
В конце концов перешла на швейную фабрику. Здесь уже контролировала себя изо всех сил. Но это ведь такая психическая нагрузка – каждый день словно две смены отрабатывала. Но и тут себя выдала. И, не дожидаясь подлянки, уволилась.
Самое страшное, сказала Нина, это когда замуж вышла. Нет, за время их непродолжительной семейной жизни он так ничего и не заподозрил. Но ей невыносимо было читать его мысли. Очень скоро от любви не осталось и следа. Любовь постепенно сменилась раздражением, хоть он это и удачно скрывал. Но скрыть это можно было от любой другой женщины. То есть из него так и перла ложь. Потом появились какие-то девки. То одна, то другая, то третья. А у них уже была дочь – Лена.
Когда это стало совсем невыносимо, она подала на развод. Он особо и не упорствовал.
– Понимаешь, – сказала Нина, – я всю свою жизнь прожила изгоем. Мне приходилось таиться, словно какой-нибудь шпионке. Как только меня «разоблачали», сразу же начиналась травля. Меня обвиняли во всех грехах, что бы с кем ни случилось! Во всем виновата я! Поговорить не с кем, кто бы меня мог понять…
– Ну вот со мной разговариваешь, – прервал я ее скорбный поток слов.
– Да, с тобой. Разговариваю. Но таких почти нет, с кем можно, кто способен понять.
– А с чего ты взяла, что я тебя понимаю?
– Не городи ерунду, я же читаю.
– Да, – попытался я перевести разговор на менее болезненную для Нины тему, – ведь ты же можешь для себя сделать что-нибудь хорошее, полезное. Ну, наколдовать, или как это называется.
– А вот и не могу! – Нина стукнула по столу кулаком.
Официантка, проходившая мимо, недоуменно вскинула брови.
– Все нормально, – сказал я официантке.
– Не могу, – продолжила Нина. – Могу только для других что-то. Это помимо, конечно, наказания. Могу что-то хорошее. Не совсем уж осчастливить, конечно, но что-то полезное и приятное. А для себя ничего не могу.
– И наказать себя не можешь?
– Нет, – засмеялась Нина. Эта шутка ей понравилась.
Между тем все было выпито и съедено. Но мы были абсолютно трезвы. Как два стеклышка. Точнее, абсолютно прозрачным стеклышком был один я.
До Нининого автобуса оставалось полтора часа, до моего – два. Мы вышли. Нашли сквер со скамейками. И закурили. Молча. И при этом думали абсолютно синхронно. Я пытался представить то, как Нина воспринимает мир. И, как мне казалось, это удавалось.
Но, как я понял, дело было не в моей проницательности. Просто она как следует настроилась на меня. И не только читала мои мысли, но и слегка корректировала их, не встречая сопротивления.
Ощущения были удивительными, фантастическими были ощущения. Это была какая-то запредельная близость. Общность всего. Сращенность всего, что в нас было своего.
Нина смотрела на меня и улыбалась. И я, кажется, тоже улыбался.
– Ну, – сказала она, вставая, – мне уже на автобус.
Я посмотрел на часы, была половина шестого.
– А сейчас я для тебя хорошее сделаю.
– Ну зачем? И так всё очень хорошо было.
– Молчи! Твою книгу, в которую войдет этот твой рассказ, будут читать. Очень хорошо читать… И не возражай, конечно, напишешь этот рассказ. А сейчас отвернись.
Что она делала, я так и не узнал.
И уже садясь в автобус, Нина чмокнула меня в щеку. Видимо, это было необходимо для того, чтобы колдовство вышло более надежным.
Через полчаса я уже ехал к Иогансону.