Точность и поступательность движения Александра Ливанова

Александр Андреевич Ливанов родился в Москве в семье художников А.П. Ливанова и А.Ф. Билль, последователей В.А. Фаворского.
Окончил художественный факультет ВГИКа. Член Московского союза художников с 1963 года. Работает в области станковой графики и живописи.
Участник московских всесоюзных и зарубежных выставок (Англия, Франция, Италия, Новая Зеландия, Германия, Болгария, Югославия, Вьетнам, Финляндия, Венгрия, Австрия, Норвегия, Швеция).
Преподаватель Московского государственного университета печати с 1985-го по 2007 год. Руководитель творческих групп в Доме творчества «Челюскинская» с 1978-го по 1992 год.
Первая премия МОСХ за лучшее графическое произведение, созданное в 1974 году. Первая премия на Всероссийской выставке эстампа 1979 года.
Произведения Ливанова хранятся в Третьяковской галерее, ГМИИ им. Пушкина, Русском музее, Музее революции, картинной галерее г. Фрунзе, Ярославском музее-заповеднике и в других областных музеях России. В художественном музее города Мемфиса (США) и в частных собраниях за рубежом.
Автор книг: «Книга Дуремара», «Книга Артемона», «Спам Карабаса» и «Жесты Тортиллы».
Живет и работает в Москве.

Смысл рисования в том, что плоскость – это отвлеченность, а зрение – объективность, и мы их должны совместить. Непонятно, конечно, но думать об этом надо.

Теория не всегда снисходит до практики, а там еще и нарушаешь. Если говорить о моих рисовальных интересах, то в качестве сверхзадачи выступает пластичность, достигаемая с помощью разнояркостности – использование этого понятия снимает противостояние цвета и тона, особенно в черно-белых работах. Не очень понимаю разделение на «реалистов» и наоборот. Хорошо добиваться реальности, но через отвлеченность, обращаться с реальностью как с абстракцией. А собственно рисование хотелось бы ощущать как органическое поведение.

Я, возможно, долго – всю жизнь – мыкаясь, но не сомневаясь в своих возможностях, подобно одному из «лягушат в молоке», неожиданно на старости лет ощутил под собой «комок масла», взбитого собственными усилиями, без особой команды, без спонсоров, а оттого получил достаточно оригинальные ходы.

Ну а началось всё с того, что родители у меня художники-графики. В таких ситуациях помимо очевидных преимуществ возникают и сложности. Достойно ли пользоваться готовым, получаемым без особого труда опытом, завоеванным другими, хотя и близкими тебе людьми? Поступил во Всесоюзный государственный институт кинематографии, на художественный факультет – всё-таки другая область. Там нас научили лихо делать эскизы к фильмам, раскадровку – то, где нужно много придумывать, но иногда в ущерб активности видения.

Рисовал в журналах, оформлял спектакли, книги, делал киноплакаты, эскизы к мультфильмам. Было интересно почувствовать специфику этих прикладных занятий, где быстрота использования новоизобретенного уже считается качеством. В конце 50-х годов журналы одновременно открывали забытое старое и обрушивали на неподготовленные головы информацию о самом новом. Это было время начала расцвета польского плаката, карикатуры. Казалось, была бы выдумка, а средства вот-вот появятся сами. Многие основополагающие моменты изобразительного искусства допускались как что-то второстепенное. Торопились применить собственный вкус и остроумие, не задумываясь об основательности.

Занялся и станковой графикой, но вскоре почувствовал неотчетливость знания того, чем должен наполняться лист помимо конструктивно-литературного замысла. Что-то бралось «на прокат», деталь не попадала в общую систему. Уж если такую работу сравнивать с айсбергом, то получалось, что найденное лишь на малую часть высовывалось из невразумительности.

Чтобы уйти от неподготовленного сочинительства, которое превращается в суетное решение вкусовых задач (преждевременное обобщение), понадобилось рисование с натуры – то, от чего прежде всячески отлынивал, подводя под это даже теоретическую базу. Рисование с натуры становится страшно интересным, когда научаешься видеть в нем тему, существующую только внутри увиденного пространства, связывающего предметы в единовременности, и когда изображение этого единства само становится темой.

В жанре натюрморта меня привлекает встреча с незнакомым (нерисованным) предметом, который хочется «присвоить», исчерпать в разных ситуациях, разглядеть в нем собственную тему. Натюрморт предполагает не только выбор натуры, но и организацию ее еще до рисования. Пластическая тема как бы создается искусственно. Тем не менее самый срежиссированный объект несет в себе и неожиданности, не замеченные сначала, выступающие в процессе изображения. Они требуют преодоления через цельность. Выход получается иным, чем представлялось, и это очень интересно. Изучая предмет с помощью рисования, начинаешь видеть нарисованное и еще нерисованное в жизни, а это уже приобретение, найденность. Такие находки дают возможность сочинять, избегая случайного заимствования и стилизации.

Меня всегда интересовал момент начала в работе. Точность начала дает поступательность движения как бы «от печки». Именно решенность и условность требуют очень интенсивной работы в самом начале (и даже до него). Возможность попробовать много начал дает малый формат, которым я всегда увлекался. Обещание цельности должно возникать уже в самом начале, но каждая новая попытка требует своего начала. Возвращения и начала.