Дорога на озеро Бросно

Чудовище – древняя рептилия – выплыло из глубин озера Бросно в конце 90-х годов. В газете, где я работала, появилась статья Евгения Новикова о загадке этого далекого и почти недоступного озера. Рассказывались легенды, ходящие среди жителей прибрежных деревень, об огромном «водном змее», о странных тенях, скользящих под водой… О пропавших рыбаках…

Эффект был ошеломляющим.

Наша газета делала тиражи. Деревенские жители водили экскурсии, за ящик водки вспоминая, где и при какой погоде они видели плывущую над водой длинную шею или спинной гребень. Тогда деревня Бросно еще была живая – потом чудовище слизнуло всех языком, и сейчас это брошенные дома на берегу, продуваемом всеми ветрами.

Одна из шотландских телекомпаний собиралась приехать для совместных съемок. Рептилию рисовали художники, копируя атлас палеонтологии, но самые лучшие работы были на бересте и в стиле ретаблос – мексиканских народных картин с текстами: «Благодарю Господа Ивового, что мой муж Макарио больше меня не бьет. Вдобавок он перестал напиваться». Или еще: «Мой муж отправился на рыбалку, и его лодка два дня плутала в густом тумане на море, а на третий день святая Дева услышала мои мольбы и гигантский осьминог приволок лодку, толкая ее своими щупальцами…»

У озера обнаружили второе дно, а геологи говорили о том, что его глубина до сих пор не измерена и, возможно, карстовые провалы гораздо глубже 60 метров.

И сейчас, спустя двадцать лет, когда круги на воде разошлись, я понимаю, что чудовище было.

На озеро Бросно мы пытались попасть два раза, намотав на спидометр тысячу четыреста километров. Всё началось с того, что не поехал Саша, сказал: «Мне надоели ваши руины, не хочу, найди в окрýге хоть что-то, интересное для меня». И я нашла! Недалеко от озера в усадьбе Хотилицы бывала Елена Блаватская – любимая женщина моего любимого филолога. Пишу ему: «Совсем рядом с Бросно! Блаватская!» Отвечает: «Наверное, она там и плавает…»

Усадьбу Хотилицы в 1823 году Голенищев-Кутузов продал Гану, человеку, от которого осталась только фамилия и который был то ли братом, то ли не братом отцу Блаватской. И Елена Петровна в тех местах была.

Ага, чудовище тоже.

В усадьбе сохранился один из двух прудов – верхний. Сейчас бобры возвели плотину на ручье, питающем пруд, и вода стала застаиваться и цвести. Сохранилась липовая аллея: только липы и сохранились – двухсотлетние вязы погибли несколько лет назад. Разговариваем с местным доктором: «У амбара стоял дуб, в диаметре больше метра» (руки расставил – показывает). Дуб рухнул совсем недавно, позже, чем закрылась больница, и врача отправили на пенсию.

Мы услышали от него и историю про клад – клады становятся моей навязчивой идеей: карту найденных и ненайденных сокровищ я буду продавать, когда состарюсь и открою издательство «ДжонСильвер-пресс». Помещичий дом Ганов долго использовали как больницу, что-то в нем перестраивали, и однажды рабочие нашли схрон – ящики с посудой и старым вином, спрятанные хозяином после революции. Вино, конечно, выпили, посуду сдали – ну ящик со старинной посудой сдали…

Двухэтажный дом начал разрушаться, когда стал нежилым. Сейчас остались две стены, внутри – рухнувшие балки и над ними круглая чугунная печь.

Мы выехали из Твери поздно, в Хотилицах были часов в пять вечера, понятно, что скоро начнет темнеть (середина сентября), и решили ехать на озеро не по хорошей дороге, до которой было далеко, а по одной из лесных дорог. Поехали до Торопацы и дальше на Ольховец. Мужик, встреченный на дороге, остановил велосипед и сказал, что Ольховец и что дорога непроезжая. Свернули на дорогу на Дядькино, доехали до деревни Пожар, в середине ее обнаружили дом, похожий и на церковь, и на оранжерею одновременно. За деревней Андрей остановил машину и пошел смотреть дорогу. Вернулся, сказал, что не проехать. Мы вернулись в Торопацу и стали искать восточную дорогу на Дядькино. Темнело, люди в деревнях уже почти не встречались. Когда в одном из дворов увидели деда, обрадовались… Но дорога тоже оказалась непроезжей. Мы кружили вокруг озера. Оставалась четвертая, крайняя дорога, самая восточная – шесть километров по лесу, из них четыре мы проехали, и всё, встали. Андрей стал разворачиваться, а колея узкая, кругом деревья. Он выворачивал, газовал, и в какой-то момент из-под капота потекла жидкость: пробили бачок или вскипел антифриз и выплеснулся на дорогу. К тому времени стемнело. Связь пропала много часов назад, как только выехали из райцентра. Ехать нельзя – антифриз кипит, то, что осталось. Сколько осталось, непонятно. Вышли, стоим ждем, пока машина остынет… В кустах шуршит кто-то любопытный. Я подумала, хорошо, что Саша с нами не поехал. Он не любит ночной лес.

Но выбрались. Выехали на Балтию и вспомнили: мы же ничего не ели с утра. Свернули с дороги на берег какой-то речки и, не выходя из машины, навернули двух копченых терпухов, купленных днем в Осташкове – жирных: жир тек по рукам, по подбородку… Мы живы, всё хорошо.

Появление чудовища в озере Бросно огорчило только одного человека – директора Андреапольского музея. Андреаполь – это город, рядом с которым плавает рептилия.

– Как вы надоели со своим динозавром, – выговаривал он мне. – Спасения же нет от идиотов! Недавно приезжала «экспедиция»: где у вас тут чудище, которое немецкий самолет проглотило? И толпы едут… Уберите его! Пусть уплывет.

Легко сказать, уплывет. А если оно уже привыкло к озеру?

Самолеты времен войны, и немецкие, и советские, встречаются в этих краях чаще, чем динозавры. Я тоже знаю про один самолет. В болотах, далеко от озера.

Самолет достался мне по наследству. Жители деревни Островки рассказали о нем Геннадию Немчинову, тверскому писателю и другу моего отца. Тогда же, лет двадцать назад… Они не находили его, а просто помнили, что в 42-м году пилот, его имя известно – Лев Томчак – разбился за их деревней. Тогда тело было перевезено в райцентр и захоронено, а обломки самолета брошены: и в войну, и после было не до них. Немчинов собирался писать об этом, они с моим отцом хотели съездить и найти самолет, что и тогда было непросто. До деревни надо было добираться через брод, через речку Песочню, никаких координат, сплошные болота на многие километры, обломки в этом болоте и скрылись.

Потом Немчинов умер, отцу сейчас восемьдесят, он еще ездит летом на родину, под Селижарово, но самолет ушел в болота навсегда.

В деревне Островки, говорит Википедия, по последней переписи, проживало менее пяти человек (что бы это ни значило).

Через неделю мы поехали снова. Андрей по-прежнему хотел искупаться в озере Бросно, я – посмотреть, что мы натворили двадцать лет назад. По хорошей дороге выехали на берег в деревне Бенек – даже спрашивать, как ставится ударение, я не стала, настолько недружелюбными оказались и место, и люди. Дул сильный ветер, и во всей деревне к берегу можно было подойти только в одном месте. Мы быстро уехали. Плохо было то, что еще с первой поездки барахлила машина, сейчас проблемы обострились как раз на выезде из Бенька.

– Рискнем, дальше поедем? – спросил Андрей.

– Обидно возвращаться…

– Обидно. Блин, ездим по кругу второй раз.

Дальше мы ехали: Горицы – Рахново – Гущино. В последней деревне стоял указатель: катание на собачьих упряжках. Собаки скулили всё время, пока мы были на озере, и, судя по голосам, их было много.

Ветер к этому времени еще усилился, но, когда мы спустились с обрыва к воде, стало тихо. Серые волны казались холодными, рядом ныряла чомга. Я опустила руку в воду:

– Елена Петровна, вы здесь?

Подул ветер. Другого ответа не было.