ФУБРы в канун Первомая

Кировский

В Твери слово «фубра» не прижилось. Однако за Октябрьской железной дорогой – в районе Комсомольской площади, между улицами Бобкова и Рихарда Зорге – стоит многоэтажный кирпичный поселок, часть домов которого возведена именно на средства Фонда фабрики «Пролетарка» (бывшая Морозовская мануфактура). Возведена на редкость добротно и по оригинальным проектам, что позволяет этим капитально не ремонтировавшимся зданиям оставаться более-менее пригодными для жизни и делает их интереснейшими памятниками истории и архитектуры, правда, совершенно не воспринимаемыми в этом качестве горожанами.

В начале тридцатых годов поселок, вероятно, так и назывался – поселок ФУБРа, но в 1935-м ему и пяти пересекающим его улицам было присвоено имя руководителя Ленинградского обкома партии Сергея Кирова, убитого у дверей своего кабинета. Ныне это название осталось у идущей параллельно железнодорожным путям Первой Кирова и короткой, упирающейся в воинскую часть Пятой. Остальные переименованы: в Ржевскую (сначала Жданова), Маршала Буденного и Маршала Захарова (уроженец Старицкого уезда, начальник Генштаба и первый заместитель министра обороны СССР). А сохранившуюся каким-то чудом районную библиотеку и не раз сменивший собственников, прежде самый крупный в Пролетарском районе продовольственный магазин на проспекте Ленина старожилы до сих пор называют кировскими. Впрочем, старожилов тоже почти не осталось.

Желтиково поле, бывшие земли Успенского Желтикова монастыря, где в разное время располагались ипподром, воинские бараки, аэродром и радиостанция Бонч-Бруевича, – это место для нового комплекса «больших кирпичных домов» наметил в официально не утвержденном, но, пожалуй, оказавшем определяющее влияние на развитие Твери генеральном плане 1927 года классик отечественной архитектуры Александр Иваницкий. Он работал в Астрахани, Мурманске, Архангельске, Горьком, Ростове-на-Дону и Баку, организовывал первые в Союзе кафедры по специальности «градостроительство». Настаивая на сохранении исторических центров, Иваницкий формировал вокруг них систему локальных взаимосвязанных рабочих поселков, соответствовавших концепции «города-сада» – то есть в основном малоэтажных, с удобно расположенными среди зелени коттеджами, рассредоточенными по территории общественными зданиями и композиционно выделенным центром. В Твери такие поселки должны были разместиться по обе стороны от новой парадной магистрали «проспект Калинина – проспект Ленина» (тогда улицы Птюшкино Болото, Первая Красной слободы, Коммунистическая – улица Желтиково Поле, проспект Ворошилова).

Непосредственно поселком ФУБРа (отчего его план не совпадает с тем, что начертил Иваницкий) занимался другой архитектор – В.Н. Голубов, служивший на «Пролетарке». «Свод памятников архитектуры и монументального искусства России», откуда мы почерпнули эти сведения, приписывает ему также проект жилого дома «В память Октября 1917-го» (1927) на улице Крылова. Значит, именно он разбил небольшую квадратную территорию вблизи железной дороги на шесть прямоугольных кварталов. Оставил полуоткрытой северо-восточную границу (там возвели здания гораздо позднее), что придавало комплексу впечатление прозрачности и свободы планировки, хотя, скорее всего, произошло это вовсе не по эстетическим соображениям. И начал застраивать их близкими по масштабу, но выдержанными в различной стилистике – формах эклектики, авангарда и неоклассики – домами. По разным сведениям, за 1928–1929 годы было возведено семь или восемь сооружений, и на этом собственно ФУБРовский период, связанный с экономической свободой времен НЭПа, завершился.

В 1930-е строительство велось уже за счет горисполкома, хотя использовались прежние проекты. Размеры участка существенно расширились на запад и на север к Волге. Но, несмотря ни на что, Кировский сохраняет черты первоначального замысла и, главное, уникальную атмосферу своего времени. Малоэтажная, близкая к коттеджной застройка, просторные улицы с широкими тротуарами и газонами подле зданий, обилие зеленых насадений, частая сеть переулков, большие дворы, обнесенные кирпичной оградой, высокие сараи – если отвлечься от того, как это выглядит сегодня, перед нами действительно сад, объятый тишиной и покоем.

Модерн, авангард, неоклассицизмж

Наибольший интерес представляют выполненные в виде каре и буквы «г», кажущиеся наполовину стеклянными из-за обилия окон трехэтажные здания, сконцентрированные на улице Ржевской, 3 (1928–1929), 6 (1928–1931), 7(1931) и улице Буденного, 4 (1928–1931). Их составленные из одинаковых секций корпуса часто называют конструктивистскими, однако гораздо ближе они к архитектуре Морозовского городка, где определяющую роль играла эклектика, точнее, ее разновидность «кирпичный стиль», с элементами модерна.

Любопытно, что за образец взяты не общежития, а постройки с отдельными квартирами. Принцип коллективизма реализовывался не в отказе от индивидуального пространства, а в образцовом содержании пространства общественного, благодаря чему возникало ощущение классовой и человеческой взаимосвязи, «родственности» обитателей дома. Как только он перестал работать, все пришло в упадок. Но это выгодно отличает тверские «фубры» от им подобных в других городах. Точно так же, как соразмерность человеку и окружающей среде, наличие вокруг свободных территорий, пропускающих на улицы и во дворы солнечный свет и позволяющих им «проветриваться», определенная интеллигентность отделки парадных фасадов, лишенная тяжеловесного купеческого пафоса, выгодно отличают их от сооружений морозовского анклава.

Цитатами из последних выглядят металлические зонты над парадными дверями, почти сплошное остекление, правда, гораздо более узких лестничных клеток, вертикальные рамки-наличники, обрамляющие окна сразу всех этажей, полуциркульные подвальные окошки с клинчатыми замковыми камнями, противопоставление открытой кирпичной поверхности и оштукатуренных и побеленных декоративных деталей. Черные входы утоплены в глубокие ниши с плавно скругленными углами, поднимающиеся на всю высоту здания. На верхних этажах – лоджии с узкими вертикальными окнами; на высоких крыльцах помойные ведра, пластмассовые мячи, трехколесные велосипеды – быт переполняет дом и просачивается наружу.

Вместе с тем задача возвести типовое секционное жилье для пролетариата, вероятно, не могла быть исполнена без учета популярных в двадцатые годы идей конструктивизма. В этом смысле постройки подчеркнуто функциональны, их открытые внешние формы подчинены простой и неизменной конфигурации внутреннего пространства. Такой подход особенно заметен на стыках угловых секций, снабженных балконами, которые в духе тесных южных кварталов глядят друг на друга.

И, словно этого мало, сверху на сооружения как бы надеты детали классического ордера: двухчастный фриз, карниз в отдельных случаях с подобием зубчиков-мутул и превосходно выведенные аттики, высокие ступенчатые на флангах и треугольный с плечиками в центре, украшенный роскошным полуциркульным чердачным окном. Возведенные сразу после первого юбилея революции дома трудящихся воспринимались как символ грандиозных перемен в истории города и страны. Выразить эти перемены и их художественно легитимизировать, связав с течением мировой истории, по мнению советских вождей, мог только классицизм. И, нужно сказать, авторы данного ФУБРовского проекта почувствовали это раньше многих своих коллег. Впрочем, скорее всего, они опять-таки отталкивались от архитектурных приемов двора фабрики «Пролетарка».

Заповедник архитектуры

Ближе всего к традиционным ФУБРовским баракам вытянутые в длину, приземистые, хотя в них втиснуто целых три этажа, здания с высокими двускатными крышами, расположенные по улице Ржевской, 8 (1929, единственный построенный на средства фонда) и 7а (1930-е), улице Кирова, 9 (1930-е) с фасадом на улицу Рихарда Зорге и по улице Буденного, 7 (1935). Эти сумрачные, как шахтерский поселок в Средней Англии, таящие неизбывную коммунальную тоску оштукатуренные сооружения хочется миновать поскорей, не поднимая глаз.

Между тем авторы «Свода памятников архитектуры» усматривают в них влияние авангарда. По их мнению, это модифицированный вариант дома-коммуны с квадратными холлами, вокруг которых расположены по три просторных комнаты, ванная и большая кухня: «Аскетичный рисунок уличного фасада основан на пульсирующем ритме окон разной ширины (пара квадратных, затем обычные, затем частый ряд узких вертикальных) и несет черты практически не встречающегося в Твери экспрессионизма».

Определенные веяния авангарда, равно как и не вполне умелая рука проектировщика, угадываются в единственном в своем роде четырехэтажном доме № 2 по улице Бобкова (1928–1929) в форме вытянутого прямоугольника, ныне зажатом во дворах более поздних построек. Здесь тоже есть окна разной ширины, но гораздо интереснее угловые балконы, придающие зданию конструктивистскую динамику, и окраска багрово-красным по штукатурке с выделенными белым декоративными элементами, в чем ощущается нечто архаично-революционное. Возможно, именно таким он и был в конце двадцатых годов. Монументальный, алый, как знамя, корпус возвышался вдалеке над Желтиковым полем и открывал вид на поселок ФУБРа. Крупные ступенчатые аттики на торцах и украшающие их фризы с подобием арок смотрятся, на наш взгляд, довольно нелепо и неуклюже.

После войны территория поселка стала расширяться, и парадную линию, начатую домами ФУБРа, продолжили трехэтажные кирпичные оштукатуренные постройки, возведенные в духе сталинского ампира (улица Бобкова, 10, 12, 14, 16). Нельзя сказать, что они чрезмерно декорированы. Всего лишь аккуратные треугольные фронтоны по центру, слабо выделенные пилястры, гладкий или более редкий «бриллиантовый», выступающий в форме пирамиды руст – в центре и на углах. В единый жилой комплекс их связывают до сих пор частично сохранившаяся ограда, закрывающая промежутки между домами, и витрины на первых этажах. Здесь размещались детское ателье, овощной магазин, аптека, библиотека, парикмахерская и сапожная мастерская. Если добавить душевые павильоны, клуб, кинотеатр и кулинарию неподалеку, детские сады, комиссионку, больницу и похоронное бюро в глубине поселка – к 1960-м годам быт местных жителей был налажен от начала и до конца.

Здания выглядят насколько представительно, настолько же просто и бедно, напоминая, что улица Бобкова всё же не главная городская магистраль. Подобие бульвара этому кварталу придавали широкие газоны перед домами, огороженные невысокими решетками и обсаженные по периметру кустарником и деревьями. В центре каждого участка располагались гипсовые скульптуры. Дольше всех продержался обнаженный ребенок, сидевший на невысоком кубическом постаменте с обшарпанными углами.

Если же искать формы по-настоящему роскошного неоклассицизма тех лет, трудно пройти мимо особняка по улице Маршала Буденного, 5. Это компактное трехэтажное здание скрыто буйно разросшимися деревьями, что не мешает разглядеть и высокую вальмовую кровлю, и эркеры, делающие сооружение похожим на замок, и тяжелые балконы с патетически пузатой балюстрадой и огромными кронштейнами. Балконы созданы, кажется, специально для того, чтобы сюда по утрам подышать свежим воздухом, посмотреть, как живет страна, и принять спрятанные сто граммов выходили лауреаты Государственных премий, члены Союза советских писателей или композиторов. Возможно, появление этой постройки связано с тем, что чуть вглубь по Буденного на земляной насыпи было возведено здание Калининского совнархоза, правда, вскоре переданное торфяному институту.

Дом номер 5 – своеобразная створка короткого Ремесленного переулка, ведущего к самому загадочному сооружению Кировского поселка – ремесленной школе (в позднесоветское время Государственное художественное ПТУ № 12), чей центральный корпус напоминает зингеровскую швейную машинку. Наряду с фабрикой-кухней (старый Дворец пионеров) она представляет собой сохранившийся почти в неискаженном виде, уникальный для Твери образчик конструктивизма.

Особенно выразителен ступенчатый южный фасад с перепадами высот, оригинальной лестничной башней и контрастами оконных проемов. Внутренняя структура помещений здесь действительно, как это и принято в истинном конструктивизме, словно бы выпирает наружу и диктует внешнюю форму, превращая снующих по коридорам студентов в персонажей немых фантастических фильмов двадцатых годов. Впрочем, они не подозревают об этом. Как не подозревают и их наставники. Иначе вряд ли бы им в голову пришла мысль заложить пластиком стеклянный барабан актового зала, который поддерживали тонкие, как паучьи лапки, опять-таки истинно конструктивистские колонки!

Ремесленный проезд и вообще окраина Кировского застроены в пятидесятые годы разнообразными по форме особнячками и коттеджами, более уместными не на бедной окраине, а в зажиточном академгородке. Тут можно найти и эркеры, и никуда не ведущие французские окна, и нелепые галереи, и балконы, горделиво торчащие из невысоких вторых этажей, и ветхозаветные сараи. Отдельно стоящие, не похожие друг на друга домишки заставляют вспомнить «Пляшущих человечков» сэра Артура Конан Дойла. Как те забавные кувыркающиеся фигурки, они тоже несут какой-то шифр, какое-то послание о своей навсегда ушедшей эпохе и о тех, кто их строил.

Переволока

Улица, носящая имя губернского вождя революции, создателя боевых рабочих дружин, а затем малопримечательного партийного функционера Дмитрия Бобкова, тянется мимо воинской части, школы, скверов и детских садиков. Она упирается в зажатый блочными девятиэтажками двор бывшей Переволоцкой мануфактуры (1860-е), небольшой, старомодно-аккуратный и непритязательный. Серое небо, коротко обрезанные старые яблони, призрачная тишина и какое-то, словно из другого давнего прошлого, усталое спокойствие.

С противоположной стороны к мануфактуре примыкает пустырь, имеющий очертания рва с покатыми берегами и отгороженный от реки остатками насыпи. В современном ландшафте проступают следы Переволоки – канала между Волгой и Тьмакой, по которому перетаскивали грузы. Его засыпали как раз в годы строительства фабрики. Но он дал название и ей, и нескольким проездам и переулкам.

Нельзя сказать, что Бобкова (прежде Переволоцкая) красива. Как и на всём вокруг, на ней лежит печать запустения, угрюмого равнодушия, свидетельствующего, что люди почему-то не имеют желания и внутренних сил привести в порядок свое жизненное пространство. Но даже если бы было не так, это всего лишь узкая и длинная окраинная улица, ведущая в обыденную, непарадную сторону провинциального советского быта.

И все-таки на этой немноголюдной и неживописной, обыкновенной улице бывает удивительно хорошо, свободно и радостно весной. Огромные лужи вдруг прорываются из рассыпающегося в мелкую крошку тонкого льда. Согретая на солнце темная дышащая земля проступает сквозь трещины в асфальте. Или это остатки старого, выгоревшего до белизны асфальта еще сохраняются в трещинах земли?

Школьники уже разбежались по домам обедать, оставив белым мелом на высохшем тротуаре начерченные классики. Казармы ослепительно сияют в солнечных лучах. Верится, что грязь унесут ручьи. Чистый воздух пьянит до блаженной расслабленности.

Оттепель. Дымка. Такси вздорожали.
Нежность какая-то. Грусть.
Двух радикалов куда-то избрали.
Поезд ограбили. Пусть...

Что-то весеннее грезится миру.
Бог его ведает, что.
Ах, если б мне итальянскую лиру...
Даже не лиру, а сто!

Вспоминаются стихи Дона Аминадо, и почему-то так же, как их автор, чувствуешь себя иммигрантом. А вскоре станет совсем тепло. Полопаются почки, усеяв землю липкими чешуйками. Выключат центральное отопление. И кажется, что однажды ранним солнечным утром в ярко-синем небе, еще различимом сквозь зеленую дымку ветвей, будто старый репродуктор, прокашлявшись, запоет: «Утро красит нежным светом!»

Датировка построек и сведения о названиях улиц приводятся по «Энциклопедии тверских улиц» К.В. Литвицкого (Москва, 2011). Использованы материалы «Свода памятников архитектуры и монументального искусства России. Тверская область» (Москва, 2002), воспоминаний Рины Зеленой «Разрозненные страницы», статьи И.Б. Орлова «Жилищная политика советской власти в первое послереволюционное двадцатилетие».

Спонсоры рубрики: Айдемир Алискантов 
Якуб Алиев