Николай Львов и дары славы

Это какого же Львова? Того молодого фертика, шустрого и предприимчивого, про которого родители боялись, что не сносить ему из-за привычки высовываться головы? Который попал на учебу в кадетский корпус малограмотным недорослем, но через год выпускал уже рукописный журнал, а еще через некоторое время учил поэта Державина, как сочинять стихи, а художника Левицкого – как писать картины? Который, словно кролика из шляпы, отовсюду доставал себе богатых и высокопоставленных покровителей, с коими общался запросто, с достоинством и без лести?

Торжок воистину непостижим и необъятен с его холмами и насыпями, где бульвары превращаются в бесконечные, издевающиеся над здравым смыслом лестницы и сбивчивым шагом словно ведут на Голгофу. Это не что иное как мини-Рим, город дорических портиков, екатерининских регулярных фасадов и взбалмошных средневековых улиц, про которые никогда не скажешь наверняка, в какое мгновение, куда и зачем они повернут, чтобы в конце концов доставить вас к храму, рынку или на площадь.

Это город просторных набережных и пустырей и улиц, узких настолько, что, кажется, сам Господь повелел сливать туда помои. Будьте осторожны, высовываясь из окна! Если одновременно то же сделает сосед из дома напротив, вы пребольно стукнетесь лбами. Не вызывает сомнений, что в городском ломбарде тут работает людоед. И, ложась спать в гостиничном номере, не забудьте плотно закрыть форточку – ночью через нее может выскользнуть ваша тень.

Треугольные фронтоны трутся друг о друга, осыпается штукатурка, под ними едва расходятся пешеходы. Но это не мешает большим дорогим авто с недобрым шипящим свистом проскакивать мимо и, не притормаживая на углах – здесь это не принято – вылетать на широкие площади-палаццо с чинным круговым движением, над которыми в противоположную сторону в два раза быстрее вращаются башни – то ли палладианских вилл, то ли языческих храмов, то ли византийских соборов, то ли православных колоколен, то ли турецких минаретов.

Здесь нет окраин, потому что, именно как в Риме, на задворках нищего квартала, который вы приняли за предместье, обнаруживаются руины накренившейся над бездонным оврагом ротонды. Сейчас в ней насосная станция, но в каком-нибудь первом веке до н.э. размещалась известная на весь мир философская школа, где постигали божественную природу человеческого «я». И поблескивающая на весеннем солнце горячая чугунная крышка старого советского люка ведет не в канализацию, а в катакомбы, а оттуда к тянущемуся до самой деревни Паника акведуку.

Пожалуй, трудно представить себе два явления, столь же антагонистичные друг другу, как языческая античность и раннее христианство, какими были они две тысячи лет назад. Философы Возрождения, тем не менее, осуществили их синтез, установив, что высокие духовные идеалы древней Греции ничуть не противоречат учению о любви к ближнему. К этим идеалам в восемнадцатом веке вновь обратилось Просвещение, поставив во главу угла свободную, развивающуюся человеческую личность и призвав ее «мужественно и ответственно пользоваться своим разумом». В европейскую архитектуру пришел классицизм, «просвещенный стиль», предполагавший логичность, организованность, гармоническое равновесие между рассудком и чувствами, полноту жизненных ощущений и взявший за образец древнегреческое и древнеримское зодчество.

Приверженность Просвещению открывала доступ в клуб ведущих европейских держав, в чем была заинтересована власть. Просветительские идеи и идеалы с энтузиазмом были восприняты представителями молодой и наиболее образованной части дворянства, увлеченной масонством и филантропическими проектами. Купцы и мещане на удивление чутко и проницательно откликнулись на демократические тенденции классицизма. Как раз в тот момент Россия окончательно перестраивалась из деревянной в каменную, реконструировались старые и возводились новые города, и «античный» стиль занял главенствующее место.

Ключевой памятник торжокской антики и, возможно, первостепенный архитектурный шедевр всего региона – «новый» храм первых русских святых, князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, датируемый концом восемнадцатого века. История его такова.

То ли вследствие пожара 1742 года, то ли из-за «плохого смотрения», или ненадлежащего ухода, то ли в силу неотвратимого воздействия времени в Торжке пришли в ветхость сразу два старых собора, самых известных, самых крупных и наиболее значимых в духовной истории города. Спасо-Преображенский (1364) – на невысокой площадке перед Тверцой, так называемом Нижнем Городище, древнейшем поселении, где в X – XI веках размещалась деревянная крепость с деревянными же мостовыми и соборной площадью и которое, собственно, и именовалось «Торжок». И четырехстолпный, крытый трехлопастными кокошниками Борисоглебский (конец XII века) – Борисоглебского же монастыря, одного из первых на Руси, основанного боярином Ефремом, конюшим безвинно убиенных Бориса и Глеба – высоко над рекой, неподалеку от насыпанного в том же двенадцатом веке вала, Верхнего Городища, с военными укреплениями и княжеским кремлем, носившего в отличие от Нижнего название «Новый Торг».

Как раз мимо соборов торжокские улочки вели к выезду на Старицкий тракт – торный, через Волоколамск, путь на Москву и своеобразную Рублевку того времени, буквально увитую гроздьями разномастных дворянских усадеб. Их череду открывали Грузины, элегантный барочный дворец любимца Елизаветы и Екатерины, музыканта и предпринимателя Марка Полторацкого, центральную прямоугольную скобочку которого приписывают самому Растрелли. Спокойствие и уверенность пропорций – как говорят в балете, постановка корпуса – подталкивают с этим согласиться. А вот не слишком пластичные, немного казенные флигели в духе ампира и ведущие к ним галереи, которые казались бы столь же скучными и суховатыми, если бы не рисунок дверей, точно возвел Василий Петрович Стасов.

«Церковь вверху в сводах и по стенам во многих местах расселась, даже самые столпы внутренние, на которых утвержден был свод церковный, начали изгибаться от верхней тяжести. Был случай, что даже каменная стена в левом приделе упала, и только чуду приписать нужно то, что при падении своем она никому не причинила вреда»… Донесения местного епископата в Государственную коллегию экономии звучат монотонно, жалобно и напевно, как молитвы заштатного дьячка, что свидетельствует о том, что особых надежд на исправление ситуации не питали. Тем не менее году в 1784-м все вдруг изменилось. Соотечественники наши уже понимали тогда значение памятников истории и культуры и по возможности стремились содержать их в сохранности, однако соборы решено было срыть (что и сделали) и на их месте возвести новые.

Модернизацию предполагалось начать с нижнего, Спасо-Преображенского. Но на исходе весны 1785 года из столицы пришла директива спешно раздобыть серебряные лопатку и молоток и быть готовыми к началу строительства верхнего, Борисоглебского, по начерченному в новой классицистической манере проекту коренного новотора, «сведущего в архитектуре» (то есть дилетанта, а не профессионального архитектора), действительного статского советника кавалера Львова Николая Александровича (1753 – 1803).