Чудо – в продолженье

***
Морщинится вода. За хлеб дерутся утки –
Кустистые хвосты, голодные желудки.
И носится мой сын и уток догоняет.
Ладошки все в песке – о небо вытирает.

Он вымазался весь, как домовой из сказки.
Байдарка вдалеке.
Второй кряхтит в коляске.
И солнце мне в глаза, и в ряби отраженье,
и жизнь моя в свету.
И чудо – в продолженье.

 

***
Хруст тамбурина. Темный подъезд.
Вкус миндаля во рту.
У моего рок-н-ролла весь
Мир замыкает круг…

Я не ищу легких путей –
Их для меня здесь нет,
Но мотыльки летят на меня.
Значит, я тоже свет.

 

***
Колеса-клумбы. В лужах сапоги.
Ты совершаешь первые шаги.

Под ветра дуновеньями вот-вот
мы к северу окончим поворот,

и мир земной, как было испокон,
качается как детский унисон.

Пока дожди октябрьские идут,
тебя сама сквозь тучи проведу

и расскажу, как небо необъятно
под конусом зеленой голубятни.

Гляди, бежит под стрекот погремушки
мир, Богом поцелованный в макушку.

 

***
Лист неба, как тетрадь,
просвечивает тонко.
На дом, как на звезду,
рассвет идет волхвом.
С шести утра не спать,
разглядывать вагонку
и заставлять себя
не думать о плохом.

Причудливый изгиб,
ветвящийся рисунок,
дыхания стены
изящный лабиринт.
Теперь ты крепче сбит,
теперь ты лучше собран,
Вселенная с тобой
как с равным говорит.

Что грубости врача,
что штрафы за парковку,
что банка взорвалась –
такая ерунда!
Сквозь первый блик луча
к холодной остановке
по лужам поплывем
в счастливое – всегда…

Так крепок нынче дом,
так сладко спят в нем дети,
собаки и коты,
в клубок свернулась нить,
и кажется, кругом
всё то, что есть на свете,
способно от беды
их всех отгородить.

А сколько было здесь
тревожных разговоров,
закончившихся сил
и слившихся друзей.
Но в теле бьется жизнь
и новый день, в котором
светает иногда,
и радуются все.

 

***
По дому – исключительно бегом.
Я в центре хаты, хоть она и с краю.
Сквозняк здесь ходит по цепи кругом,
и руки ничего не успевают.

Здесь жизнь-то и проходит, говорю.
На чеке из «Пятерочки» – две строчки.
Я трижды Ньютон, яблоки варю,
разглядываю даль,
вяжу носочки.

Что воля, что неволя – всё равно.
Заткнись и пой, лирический герой мой.
Иди, садись на старое бревно,
ты, возжелавший жизни беспокойной.

Что ты там мог.
Ты вообще о чем.
Ты женщина.
Куда там о высоком.
Разбрызгивая гнев, как Башлачев,
ты выжмешь сок – не напитаешь соком.

Ты тыл.
Тебе еще стирать пиджак.
Психуй потише.
У тебя же дети.
А то, что нет гастролей – это так,
потеря небольшая для столетий.

Забей. Всё пустяки. Прими как факт.
Запей глотком «Апсны» – чуток отпустит.
Гляди, с закатом розовеет как
на улице хрустальной каждый кустик,

и можно просто выйти подышать,
разрезать лужу колесом коляски
и по подъезду яблоки раздать.
И оказаться зайчиком из сказки.

 

Тишина
Пустующие домики у станций.
Плацкарт битком. Мышиная возня.
Скорей домой, чтоб выспаться и сдаться.
Я убавляю звук внутри себя.

Чехол не помещается на полку.
Сосед брюзжит без умолку и толку.
Сбиваюсь, без конца теряю нить.
Я думаю, как дальше буду жить.

Часы спешат и сдавливают кисть.
Мне люди говорят, что наша жизнь
Не больше чем лохматый лохотрон,
Фальшивый образец, картонный трон,

Что человек стирается до дыр,
Когда он жаждой правды одержим,
И если в руки полетят цветы,
То в спину скоро полетят ножи.

Мне говорят, по ночи нелюдимый
Большой торговый парк, плывущий мимо,
Тысячелистник в банке, шпиль сосны,
Что я один в минуты тишины.

Что главное придет когда-то позже,
А от меня останется одно:
Кардиограмма звуковых дорожек
И больше ничего.

 

В.М.

Ветер бушует, дом на ветру дрожит.
Горький ноябрь. Липу в окне трясет.
– Батя, скажи, как это по-божьи жить?
– Просто, дружок, по совести, вот и всё.

Деньги из воздуха – по ветру их пусти.
Жизнь мы валютой оплачиваем другой:
сердцем своим, светом своим в горсти,
теплого слова нежной живой водой.

Всё, что я понял, пока я был на крыле,
крошечка, птичка, в вечных заботах дня –
это не я вырос на этой земле.
Это земля вырастила меня.

Взгляды любимых, сосны, песчаный плес,
всё, что лежит под ними, всех, кто лежат,
я в узелок сложил и с собой понес,
память свою меж книжных форзацев сжав.

Точкой на карте, каплей, текущей в жгут,
трепетно взглядом по деревням скользя,
кажется, я теперь проложил маршрут
в ту экспедицию, что не пойти нельзя,

чтобы теперь, палой среди листвы,
расцеловав внуков, вдруг стать листвой –
пищей простою для луговой травы,
синим кусочком неба над головой.

 

Итог моих двадцати двух лет
Итог моих двадцати двух лет:
Сутулость плеч. С кривизной скелет.
Капот машины – небесный цвет.
Кусок низкопробных знаний.
Заумных книжек в шкафу полно.
Халат, похожий на кимоно.
Двойной нокаут любовных дел.
И пепельность всех стараний.

Такое чувство, что мир ничей,
А Бог – не больше чем казначей,
И всё решает число нулей
(такое единство мерок).
Стандарт у истины однобок,
Как неныряющий поплавок:
Не видя корня, скользит лишь по
Поверхности водомеркой.

Чему научат моих детей
Поэты – как атавизм идей,
Бельмо в глазу, круги по воде
(простите за некорректность)?
И тот, взрастивший взамен «совка»
Кошмар, достроенный до конька,
И мы, пришедшие к пустоте,
Понявшие поздно тщетность.

А я-то думала, мать права:
Не стоит жить как велит молва,
А стоит вверх иногда смотреть
И гнать от себя подонков.
И если видишь, что правды нет,
То сам стань ею, и будет свет,
И прежде думай, а не кричи –
Не всё хорошо, что громко.

И там, где набережный асфальт
Блестит подчеркнутым словом «старт»,
Забыв, что эта страна давно
Не жаждет своих героев,
Я убегаю искать себя,
Нательный крестик вновь теребя.
Пусть только мелочь в кармане, знай:
На ней есть Святой Георгий…

 

Честность
Эта грубая честность моя.
У нее наизнанку края.
Пофиг ей на людской этикет.
Только жаль, у меня ее нет.

А приходит на драном клочке,
если трубка уже на крючке,
если заперто с той стороны,
силуэты в окошко видны.

Вот тогда она тысячей слов
поднимается пылью с ковров
и меня под языческий вой
разрезает двойною сплошной.

Хоть ни карты, ни компаса нет,
Неответ – это тоже ответ.
Мясо варится. Сохнет белье.
И огромно молчанье мое.

 

Чайка на проводе
Чайка на проводе. Улица сонная.
В связке таблетка гремит домофонная.
Что тебя греет и что в тебе теплится
Долгие месяцы, долгие месяцы?

С каждой весною всё дальше от истины.
С каждой морщинкой становишься искренней.
Рвется терпения тонкая кожица.
Где тот порог, за которым всё сложится?

Августом вызрела мякоть арбузная.
Сядешь под витиеватою люстрою.
В сердце кривая дремучая изгородь.
Вечно готовишь тягучую исповедь.

Кто же невидимый водит безбедного,
Доброго, кроткого, сорокалетнего
По буеракам с заросшей брусчаткою
В центре с пустующей детской площадкою?