Не на любом крыле горит заря

***
Не засыпаю и курю,
курю, не засыпаю.
За всё тебя благодарю.
И снег идет по маю.

За то, что вижу вещий сон,
за наши разговоры,
за отопительный сезон,
возобновлен который.

За всё. За первый луч зари,
за пуд совместной соли.
А ты меня благодари
за всё, за всё. За всё ли?

За всё, за всё. За то, что ты
по гороскопу Рыба
среди вселенской пустоты
взаимного Спасиба.

 

***
В чистом поле писательский стол
обнаружен на белом снегу.
Я сюда не напрасно пришел:
по душе мне сплошной произвол –
лечь на стол, безусловно, могу.

Кресло стужи потребует сесть.
Взять перо не орла, так совы.
Выпить с горя, свободой заесть
и ремесленническую честь
отстоять далеко от Москвы.

Вдоль железной дороги во льду
в виде памятника своему
своенравью – у звезд на виду,
приморозив к затылку звезду,
белым идолом въехать во тьму.

 

***
Неразменным, неразъемным
мир представится с утра –
если он хоть раз разумным
был, уже кричи ура.

Торжествую оголтело.
Это было много раз.
Спи. Не требует как раз
женское живое тело
косметических прикрас.

Всё, что по природе живо,
существует потому,
что задумано правдиво,
внятно сердцу и уму.

 

***
Отбор и выбор, выбор и отбор.
Не под любой залягивать забор.
Не на любой собор взлетает ворон.
Не на любом крыле горит заря.
Не все поют отдельно или хором.
Позорно – хором, честно говоря.

 

***
Дребезжало, ныло, пело
бедной жизни колесо.
Плохо было ночью белой,
ибо слишком хорошо.

А пока я спал, увенчан
блеском славы мировой,
несколько высоких женщин
пронеслось над головой.

 

***
Я уснул под Вандомской колонной,
трепеща, как осиновый лист,
на который стопой многотонной
мировой наступает турист
триумфально. Не надо коврижек:
человечество, дескать, – семья.
Ты меня потеряла в Париже,
я нашелся, но это не я.

Это всё от безделья и спьяну,
от того, что в бессонном мозгу
по горящему там автобану
Бонапарт разгоняет тоску,
чтоб явиться в Москву, и на Курском
подберет его правильный мент
между тех, кто не склонен к закускам,
осушая текущий момент.

 

***
От русской народной сказки
останется для острастки
кому-то веленье щучье,
кому-то хотенье сучье.
Сидеть бы себе на печке,
но два существа на встречке
разъехаться не сумели –
и кончен сюжет Емели.

Беспутно лихое слово,
но пользователя лихого,
уйдя в глубину портала,
молитва не покидала.
– Меня без тебя не станет.
Лишь ветер перелистает
открытую книгу жалоб.
Меня без тебя не стало б.

 

Глаголица

Предвосхитила жизнь мою отвергнутая жизнь иная –
лишь по глаголу голодая, тебя, глаголица, пою.
С небес течет кровавый пот, и град грохочет в каждом слове,
и у тебя в составе крови Эллада плачет и поет.
Поет соперница твоя – кириллица, сестра родная,
подлунный мiръ преображая и приручая соловья.
Сгущается ночная мгла, и глаголическая кода
на меч Крестового похода кровавым отблеском легла.
Латинский лен, османский плен, воронка Дантовского ада,
и на руинах Цареграда ты пала жертвой перемен.
Упала, ливнем бытия успев погибельно упиться,
не горлица, не голубица –
глаголица, звезда моя.

 

***
Не надо иве, не надо птице,
не надо зверю, не надо рыбе
к престижному кладбищу прицепиться
на обрушающемся обрыве.
А кто закопался туда по блату,
торчит безнадежным куском гранита –
река разливается плачем по брату,
чья жизнь разбита и карта бита.
В березовой роще, в дубовой чаще
куда спокойней – кому охота
хвататься по дури за хвост уходящий
электропоезда и самолета?

 

***
Если эту птичку-невеличку
засадить в пустую электричку
и отправить в ночку с ветерком,
кто со мной останется на свете?
Ветер? Только он на то и ветер,
чтоб не волноваться ни о ком.

В горле ком, и никого не надо.
Частокол, сосновая ограда.
Кол проглочен, правильно стою.
Не изображая неприличья,
связанного с опытом бесптичья,
скоро, скоро слово изблюю.

 

***
Слов, похожих на четверостишье
о царевне, спящей в хрустале,
нет в природе – разве что затишье.
Греза февраля о феврале.
Или перемирие. На фронте
нет как нет особых перемен.
Розовый фантом на горизонте,
состоящий из стеклянных стен.
Звон синиц опять стеклопосудой
отдает, однако в первый раз
свесть знакомство с птицей красногрудой
получил возможность глаз-алмаз.
Волк обложен красными флажками
не теперь и где-то вдалеке,
небо не владеет языками.
Греза языка о языке.

 

Псалом

На тебя уповаю: от лютого зверя избавь,
вознеси до звезды, упраздни безобразную явь.
Из руки нечестивца избавь, помоги на войне
с торжествующим злом, приклони твое ухо ко мне.
Я для многих был некой диковиной в отчем краю,
будь моей цитаделью, и я у стены устою.
Будь стеной крепостной, как за гранью минувших времен
материнское чрево, откуда тобой изведен.
Не отвергни меня в эти годы, остатние дни,
дай тебя воспевать, только ухо ко мне приклони.
Слышен голос врагов, отмечающих лжеторжество:
«Бог оставил его, и никто не избавит его».
Стерегут мою душу, оттуда лопатой гребя.
Да наполни уста мои песней во имя тебя.
Ты меня не щадил, у тебя ли рука не крута.
Всякий день возвещать твою истину будут уста.
Ты меня оживлял, выводя из провалов глухих.
Я войду в размышленья о силах безмерных твоих.
Воспарять и греметь, полагаясь поверх толчеи
на уста и язык, на опорные гусли свои.

 

***
Это я раздолбал Арбат,
всю брусчатку, погнул фонари.
На оглядывайся назад,
в спину мне не смотри.
Не научишься ничему,
только топот моих копыт
уплотняет ночную тьму,
состоящую из обид.

Я прошел этот путь, и ты,
Безусловно, его пройдешь,
и кладбищенские кресты
на брусчатке растут, как рожь.
Тут и кончится сто дорог,
и уснет на твоих руках
белокожий единорог,
ветку лавра держа в зубах.

 

Возвращение с презентации

Кто пыжится, тот впишется
в великий пшик.
Айда с чужого пиршества
на свой салтык.
Халявы наглотаться и,
разбив стакан,
вернуться с презентации
на свой топчан.

Горя сплошными фарами
в твое нутро,
дохнуло перегаром и
жарой – метро.
Пробиться в подземелие
не так легко,
в башке еще веселие,
Шанель Коко.

Стекло, которым чокался,
вошло в зрачок
осколком, сменой фокуса,
стеченьем строк.
Зияла тьма подвальная
из дыр и нор –
пришла любовь повальная,
большой фурор.

Грядущим поколениям
большой урок –
из нетей на просцениум
большой скачок.
Большой успех – присутствуя
в среде родной,
надраться до бесчувствия
сухой тоской.

 

Камни

Мой денщик стрелял не мимо…
Н. Туроверов

Нет урона живой природе
от того, что таков улов –
камни блещут из моря вроде
конских выскобленных голов.

Были ночки, любовь и скачка,
где в сени молодых олив
черноокой была казачка,
кавалер ее черногрив.

Не ищи никакого крова
и за марочным не беги,
если в тучах горит подкова,
не высвечивая ни зги.

В продувных парусах июля
свищет ветер издалека
или множащаяся пуля
белоглазого денщика.

Кто-то шашкой неслабо машет,
кто-то тонет, подстрелян влет.
Конь не понял: хозяин мажет,
а холоп его в точку бьет.