Сколько слов на свете зряшных, лишних…

* * *
Поднимаю пласты, разбираю завалы,
копошусь беспрестанно в своих закромах.
Берегла и транжирила – всяко бывало…
Что хочу отыскать, не пойму и сама.

Видно, время пришло окунаться в былое
и выискивать там, что дороже всего, –
то, что прозой житейскою, словно золою,
занесло вроде, но – никуда без него.

Что там прячется, знать бы. Что колко вопьется
в душу, сердце, смятенно напомнив… О чем?
С косогора петляет дорожка к колодцу,
там вода бьет со дна вековечным ключом.

Вот и ведра полны. Вверх – легко ли, но надо.
Я стараюсь ни капельки не расплескать.
Мне кивают подсолнухи из палисада,
и с порога похвально окликнула мать…

Вот разводим костры на картофельном поле.
Как забудешь картошки обугленной вкус!
И конечно, зола вместо соли невольно.
Воздух прян и похож на кисель – так же густ.

Резать бы на куски и по банкам в кладовку,
раскупоривать чтобы в теперешнем дне…
В дальний ельник с отцом – по маслята, рядовки.
Вон опята гурьбою на стареньком пне.

Вроде мелочи всё. Только сладкой волною
обволакивает всю меня каждый раз…
И наверно, я счастлива тем, что со мною
это всё до сих пор, хоть и скрыто от глаз…

 

* * *
Твой день рожденья без тебя.
Поставлю возле фото стопку.
Против течения гребя,
достану старую коробку.

Чего в ней только нет! Храню,
но открываю хоть не часто –
всё не решусь предать огню
свидетельства былого счастья.

Коловорот… Солнцеворот…
По руслу памяти вернусь я
в давным-давно прошедший год
и с благодарностью, и с грустью…

Листок с единственной строкой.
Открытка – поздравленье с Маем…
Тому, что мнила пустяком,
сегодня цену понимаю.

 

Надо бы молчать

Сколько слов на свете
зряшных, лишних…
Надо бы молчать,
но – говорю!
А словами
счастье
не опишешь…

Как опишешь
позднюю зарю?
Краски неба?
Звуки птичьих песен?
Шум волны?
Биение души?

Счастье,
что свалилось с поднебесья,
не опишешь,
как ни напиши.

 

* * *
Окно, забитое крест-накрест,
дверной проем и крив, и кос,
а на крыльце лежит блохастый
половичком лохматым пес.

Что сторожит, кому он служит?
Там, кроме ветра, никого
в плетениях паучьих кружев,
в куделях пыли вековой…

Глядят на встречных-поперечных
глаза, налитые тоской
и верностью собачьей – вечной.
А у собаки нет другой…

 

* * *
По апрельской привычке советских времен,
о которой не все позабыли,
в одиночку, на даче, без красных знамен,
«ударяю» по хламу и пыли.

С чердака извлекла самовар с сапогом,
канделябр и потрепанный ватник,
медный таз, чугунок, чемодан с утюгом,
сетку панцирную от кровати…

Отскребла, что смогла. Солнце бросилось в медь.
Опалило из детства картиной:
вот пыхтит самовар, словно старый медведь,
а в тазу остывает малина.

Под березой скамейка дубовая, стол,
чашки красные в белый горошек…
Лет березе сегодня не меньше, чем сто.
Да и я не намного моложе…

Пусть уже не собрать за столом всю семью,
разожгу самовар, как когда-то.
Чай вприкуску не с сахаром – с памятью пью.
Только вкус что-то солоноватый.

 

* * *
Желания до странного просты:
до света встать, босой, пока роса,
с крыльца спуститься в полусонный сад,
где тени в уголках еще густы
и настоялся за ночь аромат
душистого горошка, резеды.

Покалывает холодком трава,
озноб по телу. Солнышко встает –
еще не грея, светом обдает,
вплетая в мир тенями кружева.
Петух заречный голос подает.
Глядишь, родятся и во мне слова.

 

* * *
Причин всё меньше для тревог,
теченье дней всё безмятежней.
Так говорливый ручеек,
став наконец рекой безбрежной,
уже впустую не гремит –
заматерел, спокоен, скучен;
еще не запертый в гранит,
приличиями крепко скручен,
течет равниной не спеша.

А мне б назад, вверх по теченью,
туда, где вырвалась душа
на божий свет из заточенья.
Где первый крик и первый шаг
по выскобленным половицам.
И руки мамы сторожат,
чтоб я успела ухватиться…

 

* * *
Апреля первое число
надежд на скорое тепло
не поддержало ни на йоту…
Опять на горло шарф намотан,
и вместо туфелек сапожки
в сердцах напялены на ножки.

Ах, не торопится весна!
Как дева юная, она
имеет право с опозданьем
всегда являться на свиданья.
Ужели, шубки не снимая,
тепла и солнца ждать до мая?

 

* * *
Еще в оковах ледяных
пруды и реки, и озера…
Но островок голубизны
меж облаков открылся взору.

Но тихий лепет ручейка:
он вынырнул из-под сугроба
и, слабый, тоненький пока,
по тротуару вьется робко.

Иду и наступить боюсь
на это нежное созданье.
Куда-то отступает грусть.
И снова радость ожиданья…

 

Всего-то

Не одолеть своих желаний
и мыслей не смирить поток,
когда, томим воспоминаньем,
над прошлым делаешь виток.

Быльем не поросло былое –
чуть позабылось, но живет.
Так в полусне под снежным слоем
весны прихода озимь ждет.
Очнется, солнцем отогрета,
и живо устремится в рост!

Что станет для тебя приветом
из прошлого?
Рябины гроздь?
Конверт?
Надорванное фото?
Мелодия в чужом авто?
Четверостишье из блокнота,
но позабыто: автор – кто?

А сердце!
Сердце – словно море,
в котором вызрела волна!
В нем давнее с недавним, споря,
вмиг память всколыхнут до дна,
и так захочется назад,
в тот день далекого апреля…

Всего-то неба бирюза,
овраг да в талых водах ели.

 

* * *
Зяблик с карниза вспорхнул, перепуган.
Снегом подтаявшим пахнет сквозняк…

Встречи – мгновенья. И только разлука
тянется и не проходит никак.

Эти мгновения – словно заноза:
если случайно заденешь, болит.

Голыми ветками машет береза,
скорую встречу с весною сулит.

В серой холстине понурого неба
яркой заплатою синь-синева…

Если придешь, удивлюсь: «Долго не был!»
И – ничего… Только эти слова.

 

* * *
Кофейник. Сахарница. Чашка,
как водится, с утра одна.
Рассвет унылой замарашкой
в проеме моего окна.

За ним весна. Не та, что будет
возведена на пьедестал
мильоном строк, картин, прелюдий…
Пока весна совсем не та.

До той – красавицы! – нескоро.
И самый первый первоцвет
пронижет жухлых листьев ворох,
истлевшие клочки газет
и явится в короне… сора.
А память строчкою плеснет:
«О, знали б, из…» – Кому укоры
который раз, который год?

Пойду-ка подсоблю весне я.
Всё в ход – и грабли, и метла,
чтоб поскорей моя аллея
мать-мачехою расцвела.

 

Воспоминание

Нежное, дурманное,
чудное, весеннее,
будоража странностью,
в воздухе рассеяно.
И всплывает в памяти
дивное и – давнее:
старый сад заброшенный,
дом с косыми ставнями.

Заросли черемухи –
кисти белоснежные…
Холодок предутренний…
Руки робко-нежные…
Блик луны на велике.
Поцелуй нечаянный…
Возле той черемухи
больше не встречались мы.

 

Изогнулась ветла

Изогнулась ветла вопросительным знаком
над туманным под вечер стеклом озерка.
Чуть поодаль кулик то ли пел, то ли плакал,
то ль подружку выкликивал издалека.

…Вот и я, куличок или ежик в тумане,
заплутала – ни слова в ответ на «Ау!»
Верно, это весна первоцветом дурманит,
проливая лиловые капли в траву…

Хрустнул прут под ногой и солиста расстроил,
он умолк и вспорхнул; покачнулась ветла…
Появилась луна – пол-лица под чадрою,
попыталась рассеять туман. Не смогла.

Ввечеру у воды в зыбком мареве знобко,
но боюсь тишину всколыхнуть невзначай:
вдруг вернется кулик – не один, а с зазнобой,
чтоб по осени вместе считать куличат.

 

Качели бытия

Схожу с ума?! Всё и легко, и просто!
Отшелушилось прошлое коростой
и не тревожит – бабочкой парю
наперекор годам, календарю!

Нет, шар воздушный! – В небеса взвилась,
как будто потеряла мигом власть
над бренным телом матушка Земля!
И вот внизу и горы, и поля,
и реки, и моря, и океаны,
заморские невиданные страны…

Нет, всё не так! Межзвездным кораблем
к другим галактикам отправилась в полет!
Вот за спиною Путь остался Млечный.
Куда несет? Лечу – кому навстречу?

И скоро ли закончится мой путь,
чтоб крыльям дать немного отдохнуть?

…Как ненадолго вырвалась из пут!
Привычно выхожу на свой маршрут –
обыденный, наскучивший до жути.

Ну кто же так замысловато шутит?!
Послушная ему, летаю я
то вверх, то вниз…
Качели бытия…

 

В зеркале заводи

Лес, опрокинутый в зеркало заводи…
Бережно солнце касается глади,
словно боится нарушить гармонию
неосторожно своими лучами.

Ветер затих, очарованный красками,
дивным смешением света и тени –
он не решается тронуть травинку,
где уж там прядь у плакучей березы.

И – ти-ши-на… Будто петь и вполголоса
в этой красе не отважатся птицы.
Солнце чуть-чуть отодвинулось к западу,
новые краски рождая и тени…

 

Вокальные страсти

Под вечер, умаяв работою тело,
но выпростав душу из бредней ночных,
сижу у костра на границе надела –
шесть соток в болотистой пойме Шерны.

По берегу тальник пушистой каймою;
без умолку в нем соловьихе и мне
певец, пусть невзрачный, но неугомонный,
романсы поет о любви и весне.

Цвет неба пророчит на завтра ненастье.
Но тело согрело тепло костерка,
а душу – певец, обещающий счастье,
и не на мгновение, а на века.

…А мне увязать бы ближайшие планы
с небесной конторой по части погод…
Оранжево многоязыкое пламя
костра отражается в темени вод.

Подальше от берега лодочкой месяц,
он там до рассвета на рейде застыл.
Второй соловейка откликнулся песней!
Да песней такой неземной красоты!

Вокальные страсти – в традициях мая.
Кто лучше, решать соловьихе – не мне…
Чуть слышно трещит костерок, догорая,
и плещутся сонно рыбешки в Шерне.

 

* * *
Ухватила кошечка за нить,
распустила шарфик недовязанный…
Тайна есть, о ней бы не рассказывать,
как иглу Кощееву, хранить…

Не пытали, но слетело с губ
слово-воробей и в строчку просится.
Вот и стала на себя доносчицей,
разболтала другу и врагу.

Промолчать бы… Только всякий раз
о заветном всё равно обмолвишься.
Каешься в стихах, стихами молишься,
душу выставляя напоказ…