Свет сторожить во тьме окна…

***
Великопостными ночами
бывает радость горяча,
когда недолгими лучами
звезда касается плеча.
И так легко в просторном мире,
и даль времен весной полна.
…Ложиться в два, вставать в четыре,
свет сторожить во тьме окна.

***
А жизнь – она не про слова,
хотя за них Господь и взыщет –
про то, как молодо трава
взметнулась вровень с голенищем,
как выстрелил окрестный лес
внезапно тысячами почек.
И как легко среди небес
воскресный слышится звоночек.

***
Громыхание товарняков
над тягучей рекою.
И стерильно белье облаков,
как в приемном покое.
И прощальные ласки жары
августовскою ранью…
Стала жизнь – нет, не блажью игры,
а доподлинной бранью.
Над словами царит тишина.
Речь, уйдя из эфира,
остается, пожалуй, слышна
для грядущего мира.
Но зудит насекомая жизнь
среди трав перегретых.
Обострившимся слухом держись
пролетевшего лета.

***
Может, снова по воле Творца
станем tabula rasa.
Будь со мною всегда, до конца,
до последнего часа.
Среди тьмы одиноких калек,
одинокий калека,
будь со мною, живой человек,
до скончания века.
Так и Сын остается с Отцом…
Я не верю в разлуку,
вновь ступая на это крыльцо,
что на скорую руку
сбил наш ныне почивший сосед
в давний год новоселья,
из застольных вставая бесед,
говорил: сел на мель я…
…Верно, спится ему глубоко
за лесочком неброским.
И травинки пробились легко
сквозь щелястые доски.

***
Апокалиптической молвой,
что ни год, друг друга мы пугаем…
Но земля надежна под ногами,
как и небеса над головой.
Сверху туч слоистые ряды.
Что я знаю о былом, грядущем?
Вот летит мой век, по ветру пущен,
отыщи пойди его следы.
Может статься, нечего и ждать…
В горькой неразгаданной отчизне
сладостно мгновенный всполох жизни
день за днем так долго наблюдать.
Может, всё и станет трын-травой…
Но пробилась травка молодая,
дождь весенний весело рыдает,
и простор сияет грозовой.

***
Сентябрьский монетный двор
чеканит лиственное злато –
как бы за праздный разговор
идет бесшумная оплата.
И водворится тишина
в укромном дворике селенья,
там, где хозяйка дум полна
о заготовленных соленьях.
И пусть укажет Божий перст
быть здесь, где бедственно и сиро.
И осень, золотясь, как крест,
горит в знобящем мраке мира.

***
Майский ветер, мы одни
в дремлющей округе.
Хорошо стоять в тени
лепестковой вьюги.
Легкою ее игрой
накрепко я связан.
Одуванчиковый строй
тих, благообразен.
Дремлет старое село,
притулившись к лесу.
Сухо, тихо и светло.
Рай без райсобеса…
Будет, ливнями звеня,
долго лето таять,
облака большого дня
впаивая в память.

***
Ничего, это тоже проходит –
безысходность осенних погод…
Дождь по лесу окрестному бродит
среди черных болотистых вод.
Их и было, и будет с избытком –
этих тягот сезонных и лет,
походящих на долгую пытку –
поиск смысла, которого нет.
Но есть радость единственной встречи,
только так и теплеет вокруг:
держим дома горячими печи,
хлеб берем из рачительных рук.
Так протяжна прощальная нота…
Лес редеет, ветрами борим.
И сквозь краткого века длинноты
светит Третий – немеркнущий – Рим.

***
Есть такое благо, не другое:
долгая дорога в Бологое
мимо заспанных, забытых станций,
где нельзя сойти, нельзя остаться.
Тихо мчусь в вагончике зеленом,
тень его легко скользит по склонам
мимо речек, старых водокачек.
Облака в руках незримых прачек.
Тишину земную не нарушат
в небесах рыдающие души.
…Тысячи путей, одна дорога:
в Бологое – к ближнему – до Бога.

***
Хотя бы и мерцающую связь
со звездами пытаюсь не утратить.
И ты, душа, всё рвешься, как рвалась
от мира – из обманчивых объятий.
Течет недаром воздух через край:
всё неизбывней чудо, глубже тайна…
И в каждом дне просвечивает рай,
родится каждой ночью звон пасхальный.

***
Вот уже кончается земля,
небо начинается подспудно…
Чуть светают дальние поля.
Ближних жизнь да будет неподсудна!
Снег сорвется сверху и в кустах
тайной горкой долежит до лета.
Сколько же дано за просто так
нам простора, воздуха и света!

***
Дощатый дом трещал, скрипел,
держась под натиском ненастья.
И ветер в дымоходе пел
о временности горя… счастья…
Горстями сыпал дождь в стекло,
и пламя билось в печке туго.
Но было от того тепло,
что мы держались друг за друга.

***
Что за щедрость этот день,
прибывающий весенний,
сини родственная сень
и Христово Воскресенье!
И легко благая весть
разлетается по миру.
Жив Господь, всегда и днесь!
Где же, смерть, твоя секира?
Под Немеркнущей Звездой
есть такое постоянство:
долгий воздух – под водой,
в сжатом кулаке – пространство…

***
Легонько коснется плеч
ласкающий снежный пух.
А в мире – не мир, но меч,
сшибаются прах и дух.
И выбросит белый флаг
на черном суку зима.
Но рыщет наш вечный враг,
за светом таится тьма.
Стихи запираешь в стол,
в прохладный древесный мрак,
за то, что в них всё не то,
за то, что в них всё не так.
Защитный порядок слов
завещан нам в «Отче наш».
Не бойся слепых углов,
а в красных – Ему воздашь
за слезный земной наш хлеб,
за снежную эту взвесь,
растущий в нездешней мгле
свет, вспыхивающий здесь.

***
Пусть бы в раме билась занавеска,
открывая пестрые луга,
ветер вылетал из перелеска
и тревожил дальние стога,
пряталась гроза за горизонтом,
вздрагивала стрелкой на часах
ветка, и ее зеленый контур
был размыт во влажных небесах…
А хозяин хлопотал у дома,
и земля, обильна и щедра,
знать не знала фронтового грома,
в соснах осторожного костра.

***
Не по годам мне жарко:
я охладеть не в силах
ни к пасмурному парку,
ни к сиротам-осинам.
И к серому, сырому,
продрогшему простору,
к пустому косогору
остыну я нескоро.
Открыто небо настежь…
И дальних я, и ближних
благодарю за счастье
быть на Земле не лишним.
И среди ночи поздней,
и возле тучи волглой
стеклянный свет и воздух
хочу продлить надолго.

***
Скрежещет лед под сапогами.
Как быть, в глухую стынь спроси,
с земными многими долгами
и ждать ли мзды на небеси?
Всё непонятно и недолго.
И ничего не пожелай.
Пусть снег роится в небе волглом,
разносится собачий лай.
Но благо, что земля знакома,
где ляжешь ветхими костьми.
И пса, прибившегося к дому,
последним хлебом накорми.

***
Весна нежна и глубока.
Как в будущем. Как было прежде…
По небу белые одежды
несут безмолвно облака.
«Родился, значит, не умрешь», –
пропели солнечные реки.
«Со всеми вместе ты навеки», –
им вторит робких листьев дрожь.
Сердца трудами веселим,
сквозь сушь и ветры ледяные
идем через пути земные
в Небесный Иерусалим.

***
Есть ли речки или нет
краше нашей? Пусть она
заболочена, но в свет
облачный облачена.
И над медленной водой
мельтешенье мошкары:
радость жизни молодой,
легкость тающей игры…
Речка, я хотел, как ты,
мимо мира тайно течь…
Были б помыслы просты
и чистосердечна речь.
Пусть стальной ярится век,
лязгает над головой,
нет милее тихих рек,
зарастающих травой.

***
Медленный крах снегов,
смяты хребты сугробов.
Речка среди лугов –
прерванный сон чащобы:
ветер гудит окрест,
облако вдаль поплыло…
Столько под солнцем мест –
всем бы с лихвой хватило.
Почва чернеет сквозь
влажную ветошь снега.
Ходим по водам врозь,
общее ищем небо.

***
Не колеблется, ровно горит
твой нежаркий осенний костер.
Ель при свете закатном стоит
у дороги, как строгий костел.
Первый лед зазвенит – только тронь.
Ветер вкрадчив, шуршит тут и там,
высекает внезапный огонь,
прикоснувшись к уснувшим листам.
Ты с пространством как будто бы слит
над недвижною стылостью вод…
Вот бы жить постоянством молитв
в беспорядочной смене погод.

***
Неба дымчатого ртуть,
листопад вокруг отчаянный…
Вот бы чуть передохнуть
на пути от слов к молчанию…
Сколько бы ни прожил лет,
главное всегда не пройдено…
Понемногу цедит свет
наша будущая родина.

***
Гроза ушла за Глазачи,
как и пришла – молниеносно,
как занесенные мечи,
в речном стекле блеснула остро.
Но растворились где-то гром
и град некрупного помола.
Лишь в поле топком и пустом
звучит дождя сплошное соло.
Мы запаслись вязанкой дров,
с рубашек выжимаем воду,
благословляя и свой кров,
и мощь изменчивой природы.