Конец истории

Зима близко (девиз дома Старков из «Игры престолов»)

О роли и значении мифа в культуре в целом и современной культуре в особенности написано огромное количество книг. При этом значительная часть суждений на тему «миф и культура» имеет, мягко говоря, произвольный и чаще всего непрофессиональный характер. Я считаю невозможным серьезный разговор о мифе без знания ряда ключевых текстов, написанных в прошлом столетии; первым из таких текстов я назвал бы выдающуюся («эпохальную», как называют ее немцы) книгу великого немецкого философа Ханса Блюменберга «Работа над мифом» (Arbeit am Mythos), на русский язык, кстати, не переведенную и потому мало знакомую российским гуманитариям.

Во-вторых, серьезный разговор о мифе предполагает хорошее знание фактуры, то есть самих мифов; этим знанием большинство телевизионных экспертов и колумнистов «глянца о культуре» также не отличается. В результате миф в современной культуре либо предстает в обличье некоего архаичного пережитка, либо сливается до неразличимости с «идеологиями».

Не вдаваясь в философские аспекты проблемы, коротко выскажу то, в чем мне видится ее суть. В целом понятно, что миф представляет собой особый способ описания реальности. Реальности «вообще» или социальной реальности в первую очередь – этот важнейший вопрос мы здесь можем оставить в стороне. Суть мифа заключается в том, как он эту реальность описывает, то есть, говоря научным языком, в методе описания. Несколько упрощая, я бы сказал, что этот метод заключается в отборе трех видов смыслов – родовых, магических и властных – и объединении их в связное сюжетное повествование. Таким образом, самостоятельные, изолированные друг от друга и по существу конкурентные сферы социальной практики (стихийно явленное социальное) превращаются в систематизированное единство в режиме описания. Если следовать терминологии книги Блюменберга, миф занимается отстранением социального как целого, превращая его в объект наблюдения или, в крайнем проявлении, рефлексии.

Становится понятно, что востребованность мифа в современной культуре связана с ситуациями, когда социальная реальность становится массово «несподручной» и с трудом описывается в иных, немифологических режимах. Проиллюстрировать эту мысль я собираюсь на примере самого популярного сериала современности – «Игра престолов» (более 15 миллионов зрителей). В многочисленных комментариях успех «Игры престолов» чаще всего объясняется тем, что впервые в массовой культуре фильм столь открыто придерживается принципа абсолютного имморализма – поражение и гибель «хороших» и «плохих» персонажей (причем как минимум половина из действующих лиц вообще не может быть однозначно отнесена к одной из этих категорий) никак не связана с их принадлежностью к группам good или bad men. Даже если этот взгляд на «Игру престолов» соответствует действительности, к «новым» подобный художественный прием вряд ли может быть отнесен – уже полвека назад фильмы Сэма Пекинпа, например, строились на схожей смеси жестокости и полного отсутствия морали.

В логике «Игры престолов» мир, действительно, не состоит из хороших и плохих людей – он основан на гораздо более глубоком различии людей и нелюдей, то есть мертвых (белых ходоков). Но простым это различение представляется только в первом приближении; на самом деле граница между этими двумя мирами оказывается зыбкой и неопределенной. Во-первых, нелюдьми с точки зрения цивилизованного мира являются племена так называемых одичалых, обитающих, кстати, именно на периферии «мертвой зоны». Во-вторых, большое число персонажей «Игры престолов», формально числящихся «людьми», легко определяются в качестве «мертвых воинов», хорошо известных исследователям древних мифов.

Прежде всего это, конечно, Джон Сноу, буквально восставший из мертвых. Далее, это Джейми Ланнистер, однорукость которого является прямой отсылкой к одноруким, одноногим и одноглазым мертвым воинам-фоморам из ирландской мифологии. То же относится к практически одноглазому Псу (Сандор Клиган); брат Пса – Григор Клиган («Гора») – держит двуручный меч одной рукой, что легко читается как отсылка к той же «фоморской» тематике. Рамси Болтон со своими любимыми собачьими сворами буквально выскочил из скандинавских мифологических сцен «дикой охоты» воинов-призраков. Джорах Мормонт после излечения от смертельной серой хвори недалеко ушел в своей недо-сверхчеловеческой сущности от Джона Сноу (и список этот далеко не полный).

Символика мертвых воинов связана не только с мужскими персонажами «Игры престолов». Тема «матери драконов» Дейенерис Таргариен может быть правильно понята с учетом устойчивого мифологического мотива превращения в драконов мертвых героев, стерегущих завоеванные при жизни сокровища. В определенном смысле через умерщвление-оживление проходит в сериале девочка-воин Арья Старк. Санса Старк воспроизводит мотив «дикой охоты» при расправе с Рамси. Наконец, Бриенна Тарт во многом замещает собой погибшую Кейтилин Старк, спасая остатки ее семьи.

Итак, вне зависимости от исхода глобального противостояния цивилизации с белыми ходоками мертвые воины в человеческом обличье уже здесь и присутствуют, так сказать, в количестве. Естественно, они имеют двойственную природу («хорошие-плохие»); в древних мифах они достигают безумного градуса белых ходоков тоже далеко не всегда, а при определенных условиях. Например, в ирландской мифологии строгое исполнение королем так называемых гейсов (ритуальные запреты) позволяло ограничивать разрушительную активность «красных воинов» (еще одно наименование фоморов) и даже сводить ее к нулю.

Теперь следует задаться вопросом: в каких условиях и по каким причинам в древних мифах актуализовался мотив мертвых воинов? Ответ вполне очевиден – в условиях заселения новыми народами земель, имевших прежних владельцев, с массовым истреблением этих владельцев. Примеры такого рода в обилии обнаруживаются в германской, кельтской, эллинской, славянской, китайской, библейской мифологиях. Прежние хозяева, согласно представлениям новопоселенцев, уходили под землю или под воду и при удобном случае жестоко мстили новым обладателям территории.

Получается, что актуализация мотива мертвых воинов в массовом сознании и современной массовой культуре так или иначе связана со слабо отрефлектированным комплексом вины и нарушением бытийного равновесия (своего рода нарушением «высшей справедливости»). Чем вызвано сегодня это нарастающее чувство вины – неспособностью человечества «восстановить историю» (если следовать суждению Ханса Ульриха Гумбрехта в книге «После 1945»), глобальными экологическими проблемами, разгорающимся конфликтом Север-Юг или неосуществленностью «послевоенной мечты» – об этом можно спорить. Вполне возможно, что всем этим вместе взятым. В любом случае – зима близко.