Иван Бунин как стихийный фурьерист, или Гармония «Темных аллей»

Над «Темными аллеями» Бунин работал с 1937 по 1945 год. Начал в 67 лет, а закончил в 75. И это книга о любви, полная скрытых подтекстов и тонкой эротики, ставшая итоговой в его долгой и непростой жизни.

Подлинная земная любовь, считал Бунин, являет собою слияние, неразрывность «земли» и «неба», некий абсолют любви, гармонию ее двух противоположных начал – гармонию, которую постоянно ищут, но не всегда находят все истинные поэты мира. Но такая любовь хоть прекрасна, но мимолетна и практически невозможна в супружеском варианте. Это его сближает с Фурье «Нового любовного мира». Хотя гармония у Бунина своя, отличная от гармонии Фурье.

Отвечая на упреки критиков о натуралистичности рассказов из «Темных аллей», Бунин писал: «Содержание их вовсе не фривольное, а трагическое». И еще его возмущало то, что иным бы польстило: многие считали, будто в «Темных аллеях» всё описано на основе уникального личного любовного опыта. «Никто не верит, что я почти всегда всё выдумываю – всё-всё. Обидно!» Мужчину в нем побеждал художник.

Нет нужды давать анализ «Темным аллеям». Оставим эту скуку литературоведам. Позволим себе лучше привести несколько почти наугад взятых цитат из разных рассказов этой великой любовной книги.

«На теле у нее тоже было много маленьких темных родинок – эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкой обуви, без каблуков, все тело ее волновалось под желтым сарафаном». «…видел только ее распустившийся сарафан, смертной истомой содрогаясь при мысли о ее смуглом теле под ним, о темных родинках на нем» («Руся»).

«Она покорно и быстро переступила из всего сброшенного на пол белья, осталась вся голая, серо-сиреневая, с той особенностью женского тела, когда оно нервно зябнет, становится туго и прохладно, покрываясь гусиной кожей, в одних дешевых серых чулках с простыми подвязками, в дешевых черных туфельках, и победоносно пьяно глянула на него, берясь за волосы и вынимая из них шпильки» («Визитные карточки»).

«На повороте карету сильно качнуло, внутренность ее на мгновение осветил фонарь – он невольно поддержал ее за талию, почувствовал запах пудры от ее щеки, увидал ее крупные колени под вечерним черным платьем, блеск черного глаза и полные в красной помаде губы: совсем другая женщина сидела теперь подле него» («В Париже»).

Язык мой – друг мой. На такой манер после прочтения Бунина хочется игриво переиначить известную пословицу. Ведь у языка человеческого есть и некоторые другие природные свойства.

Попробуйте мир на вкус!

Любовь и голод правят миром – столь беспрекословной формулой Шиллер, казалось, разрешил одну из мировых загадок. Если же чуть снизить социальный пафос, то вполне можно извлечь из этого постулата вариант, менее глобальный и более лояльный к повседневности: нынешним – условно цивилизованным – миром правят эротика и гастрософия.

Еда рекламируется эротически: откройте любой ресторанный каталог и тут же обнаружите, что даже формы бокалов и вилок напоминают влекущее женское тело. С другой стороны, в эротическом искусстве еда нередко играет символическую роль: девушка, «пригубившая» клубнику, гораздо более привлекательна в эротическом смысле, нежели просто смотрящая на вас широко открытыми глазами (с плаката, картины, экрана). И не зря же почти любое романтическое свидание начинается с ужина – своеобразной эротической прелюдии последующих любовных игр.

Октавио Пас напоминает о том, что в фурьеристском обществе благодаря кооперации труда и прочим социально-моральным реформам должно достигаться полное равенство, в том числе и полов. В этом обществе «царит изобилие, и в целях общего согласия необходимо не просто разнообразить наслаждения, но предаваться любому из них с полным самозабвением». Говоря же о современном обществе изобилия, прежде всего на примере США, Пас утверждает, что именно это чудовищное изобилие в сочетании со стойкими традициями протестантской (пуританской) самокритики и индивидуализма и породило своеобразное восстание эроса. Конечно, сходства между придуманной страной Гармонией и реальной Америкой не больше, чем отличий. Тем не менее этими «тонкими» отличиями можно смело пренебречь. Более того, следует волюнтаристски распространить американский «опыт» на весь цивилизованный мир. У Октавио Паса речь идет о 70-х годах прошлого века, но сегодня то, что было бунтарским «восстанием», стало обычной повседневностью.

Эрос в роли мелкого служащего

В стране Гармонии, где царит сердечная тяга друг к другу, все и во всем равноправны. Религией освящены тут две сферы – любовь и трапеза, соответственно, Эротика и Гастрософия. Эротическая страсть наиболее глубокая, гастрономическая – самая необузданная. При этом эротика всё же ограничена в числе возможных сочетаний и вариаций, гастрософия же безгранична в развитии. Посему Фурье все искусства отдает в ведение Эротики, науки же – во владение Гастрософии. Сама же Гастрософия, по Фурье, – наука о сочетании не только продуктов, но и сотрапезников: разнообразие блюд должно сопровождаться разнообразием участников застолья.

Вместе с открытием приправ и специй в кулинарии, умелом их сочетанием шло открытие неоднозначного и особенного в эротике – развивает эту мысль Октавио Пас.

И тут же договаривается до жутковатой по своей простоте и точности формулы: «Промышленность породила изобилие, но отвела Эросу роль мелкого служащего». Против этой ситуации и происходил, собственно, сексуальный бунт на границе 60–70-х. Однако бунтари забыли (или не догадывались), что эротика и природная сексуальность очень далеки друг от друга. «Секс – принадлежность животного мира, природная функция организма. Эрос возникает в обществе. Первый – биология, второй – культура. Суть эротики – в воображении, эротика – это метафора сексуальности. Граница между сексом и эросом – в слове «как бы».

А соединяется всё, на наш (и бунинский) скромный взгляд, только на уровне чуда: «Он поцеловал ее холодную ручку с той любовью, что остается где-то в сердце на всю жизнь, и она, не оглядываясь, побежала вниз по сходням в грубую толпу на пристани» («Визитные карточки»).

Любовь побеждает эротику вкупе с гастрософией. Хотя вовсе их не отменяет. И когда хочет – допускает до себя. Не без удовольствия.