Манджушри и монгольские сказки

Мы жили в гостинице «Чингисхан» на берегу реки Сэлбэ и много работали.

В Улан-Баторе тогда было весело. Приближались президентские выборы, и сторонники одного из кандидатов жгли костры и колотили по пустым бочкам на площади Сухэ-Батора, главной в монгольской столице. Ходили слухи, что руководила этим безобразием американская «послиха».

Нашим кандидатом в президенты был Намбарын Энхбаяр, бывший министр культуры, премьер, а на тот момент спикер парламента. И как вскоре выяснилось, еще и выпускник Литинститута, то есть для меня чуть ли не родственник, да к тому же переводчик Пушкина. Институт он окончил за два года до моего поступления, но уйму общих знакомых мы, конечно, мгновенно обнаружили.

Противник же наш основной, тот самый, с кострами и бочками, владел крупным кашемировым бизнесом, якобы с палкой гонялся за своими провинившимися сотрудниками, а то, что он носился по улицам Улан-Батора на малиновом «Хаммере», я и сам видел.

Монголию я полюбил сразу и навсегда.

Самые красивые здесь дети и старики, особенно в национальных костюмах, которые для приехавших из аймаков вещь вполне обыденная, а вовсе не маскарадная, хотя и парадная в случае посещения города: яркие халаты-дели, разноцветные сапоги-гуталы с загнутыми носами, остроконечные шапки-малгай. Хороши здесь и девушки, особенно смешанных кровей, когда одна половинка монгольская, а вторая европейская. Тут я уверенный свидетель, потому как был в одном полуподпольном стриптиз-баре, где танцевали именно такие монгольские красавицы, абсолютно голенькие и чрезвычайно милые. Это бесспорно и еще раз, для непонятливых, подтверждает то, в чем лично я давно уверен: чем больше смешиваются расы и народы, тем мирозданию приятней.

Поначалу на улицах города ощущаешь себя отчасти неуютно: встречный поток людей не расступается, а обтекает тебя, задевая плечами, иногда даже возникает ощущение, что идущие навстречу могут пройти прямо сквозь тебя. Но ты быстро убеждаешься, что тут нет ни малейшей агрессии, просто вольные степные люди, за много поколений привыкшие к необъятности просторов, и в городе ведут себя так, будто идут по бескрайней степи, где ничто и никак не может им помешать.

А вот улицы тут лучше было переходить с местной толпой, ибо сигналы светофоров, по крайней мере не на центральных перекрестках, здесь скорее выполняли роль необязательной цветомузыки или дополнительного освещения, нежели служили организации движения автомобилистов и пешеходов, посему надо было подождать, пока возле перехода образуется плотная группа, и стать ее частью. В непредсказуемо загадочный, понятный лишь местным горожанам момент толпа начинала двигаться или поперек, или наискосок дороги, беспрекословно останавливая поток машин. Главное, конечно, было не забывать еще и постоянно смотреть под ноги, потому как большинство крышек на канализационных и прочих люках на тот момент напрочь отсутствовали, будучи невосстановимо сданными в металлолом.

Еще, конечно, забавно обстояло тогда дело с телефонами. Мобильными было обеспечено далеко не всё население, посему расцвел особый коммуникационный бизнес по-монгольски: предприимчивые обладатели реальной связи стояли на улицах с плакатиками, предлагавшими за умеренную цену сделать звонок, особо же продвинутые даже сооружали фанерные будки с крышей и прилавком, на котором стоял старомодный телефонный аппарат, неким сложнотехническим образом связанный с мобильным, который вовсе не обязательно было давать желающим непосредственно в руки. В чем-то, впрочем, технический прогресс тут опережал тогдашнюю Россию: в Москве тогда еще выходило немало черно-белых газет, в Улан-Баторе же всё уже на тот момент печаталось исключительно полноцветным.

Улан-Батор лежит в долине реки Туул с ее протоками и притоками, словно внутри глубокой чаши. На севере покатые склоны усыпаны юртами, на юге возвышается настоящая горная цепь со священной горой монголов Богд-Хан-Уул. Из города горы не кажутся слишком высокими, потому что ты и так уже на немалой высоте – самая низкая точка здесь выше тысячи метров над уровнем моря.

Юрточные районы на склонах и прочих окраинах постепенно образовались после нескольких особо суровых зим, когда массово погибал скот, а люди, потеряв смысл и источник существования, ради выживания стали перебираться из степей в город прямо со своими жилищами, явочным порядком «застраивая» тогда еще свободные территории.

Впрочем, юрты встречались и в центре города, рядом с многоэтажками. Скорее всего, это было еще менее законно, зато статусно. И я быстро разучился удивляться, видя возле вроде бы бедной одинокой юрты, обнесенной ненадежным, немного условным забором, явно принадлежащий хозяину юрты припаркованный «Мерседес», пусть и не новый, но представительского класса.

Юрта чаще всего будет и во дворе солидного особняка, уже как признак реального статусного богатства: именно в ней принимают особо важных гостей. Есть своя белая юрта и в посольстве Монголии в Москве. А в Зимнем дворце Богдо-гэгэна VIII юрта, покрытая леопардовыми шкурами, возведена прямо внутри здания, на первом этаже.

От Урги, как прежде называли Улан-Батор, знакомой мне еще по первому изданию «Самодержца пустыни» Леонида Юзефовича, заметного осталось немного.

На южной окраине сохранилась центральная часть резиденции Богдо-гэгена с очень скромным двухэтажным Зимним дворцом, построенным русскими архитекторами, дворцом Летним в китайском стиле, скорее комплексом храмов, и Триумфальными воротами, раскрытыми в сторону священной горы Богд-Хан-Уул.

Монастырь Гандан с золоченой статуей бодхисаттвы Авалокитешвары, зримого воплощения бесконечного сострадания всех будд, внутри специально построенного для нее храма, буддийским университетом и стихийно-деревянным рынком с мелкими лавочками вокруг, где в одной я, помнится, купил тибетскую вязаную сумку, живую до сих пор, расположен на северо-западе.

В центре, в районе Баянгол, при советской власти именовавшемся Октябрьским, есть небольшой дацан Бадма-Ёга с буддийским училищем, своего рода филиал Гандана, а немного южнее площади Сухэ-Батора – храм-музей Чойджин-ламы с мумифицированным телом ламы Балданчоймбола, учителя Богдо-гэгэна VIII, и молитвенным домиком в виде юрты с каменным порталом входа, окнами и под железной крышей – туда я заходил чаще всего, благо, он совсем недалеко от моего «Чингисхана».

Видел я кое-что и еще, более современное, но уж совсем недоступное для обычного наблюдателя. То место, куда нас с психологом позвали на встречу с Энхбаяром, до сих пор на карте Гугла обозначено лишь зеленым продолговатым пятном и единственным каплей-значком с надписью «Государственное учреждение», в спутниковом варианте можно разглядеть несколько крыш, разбросанных по обширному пространству меж каменных безжизненных холмов. В реальности всё гораздо интереснее.

Нас сразу предупредили, что туда нельзя попасть на обычной машине, только с правительственными номерами, и что за нами заедут.

В холле «Чингисхана» мы встретились с вежливым человеком лет сорока, который и сообщил, что будет нас сопровождать.

Ехали мы через весь город, так что времени пообщаться оказалось вдоволь.

Я сходу признался, как мне всё здесь нравится. Он спорить не стал, но его, похоже, устраивало не всё, а многое и вовсе, он считал, надо поправить и поменять. Что именно и как, сопровождающий объяснял очень толково и дружелюбно.

Наконец я осмелел и спросил:

– А вы сами чем, если не секрет, занимаетесь?

– Я министр иностранных дел, – улыбнулся он.

У подножия Богд-Хан-Уул мы свернули налево и вскоре оказались перед ущельем, уходящим вверх, по всей ширине перегороженным металлической высокой оградой: сюда-то, в правительственную резиденцию, нам и было надо.

Ворота открылись, и солдатик с автоматом взял на караул.

Слева возвышалось довольно помпезное, в бело-голубых тонах здание – как оказалось, дворец маршала Чолбайсана. Но мы еще поднялись по асфальтированной извилистой дороге, в стороне от которой виднелись вдалеке, частью скрытые лесом, еще несколько вполне грандиозных, но всё же приземистых строений с плоскими крышами. В подобном же стиле был выстроен и особняк самый дальний, где жил спикер парламента Энхбаяр, символически, как выходило, выше всех остальных глав властных ветвей, по совместительству его соседей по правительственному ущелью.

Я с ним и поделился сим забавным наблюдением, когда мы через громадный холл прошли вглубь дома, в гостиную с глубокими кожаными диванами, где Энхбаяр нас встретил.

– Под вами все внизу как на ладони, – добавил я.

– Но пока не на ладони, – уточнил он, приняв мою шутку с чингисхановской усмешкой.

Еще раз я побывал в резиденции уже со всей нашей русской командой, когда Энхбаяр пригласил нас на обед. На закуску, но не очень настойчиво, нам предложили монгольской еды, после чего все перешли исключительно к блюдам японским, то есть привычным роллам и суши, изобильно заказанным из хорошего ресторана. Мы с Энхбаяром сидели друг напротив друга и частенько выпадали из общих разговоров, вспоминая Литинститут и общих знакомых по русской и монгольской литературе.

Так и не осиленную до конца японскую еду нам упаковали с собой.

В какой-то момент мы, жившие и работавшие в «Чингисхане» и гулявшие исключительно по ближним окрестностям, сильно устали как от рутинного, так и от экзотического однообразия: надо было срочно перезагрузить мозги. Это я объяснил, насколько мог доходчиво, недавно прилетевшему из Москвы и рьяно включившемуся в рабочий процесс Игорю, хозяину пиаровской структуры, от которой мы здесь и оказались. Скрепя сердце он выделил нам выходной.

Следующим утром у входа в «Чингисхан» ждал заказанный автомобиль с водителем в белых перчатках. Нас было четверо: кроме меня чудесные мои коллеги Вера с Катей и наша переводчица Цая. Маршрут и место назначения заранее выбрала Катя, а мы не споря согласились – нам надо было хоть куда-нибудь.

Дорога на окраине города начала стремиться вверх, обтекая справа Богд-Хан-Уул. Вскоре мы оказались на холмистом просторе и попросили водителя сменить невнятную интернациональную музыку на родную монгольскую.

За окном вдалеке скакал одинокий всадник, а в небе кружил орел.

Мы вышли из машины и впервые за долгий срок ощутили степной запах свободы.

Еще через полчаса окончательно остановились на пороге горной долины, уходившей, сужаясь, вверх, в сторону вершины священной горы Богд-Хан-Уул.

Ныне тут музей под открытым небом с юрточной турбазой, а прежде был монастырь Манджушри, где жили порядка трехсот монахов, служивших в двух десятках храмов. В тридцатые годы прошлого века, не без русского, точнее, советского участия, всё разрушили, а оставшихся на тот момент монахов во главе с настоятелем, шестым перерождением бодхисаттвы Манджушри, расстреляли. От монастыря остались лишь фрагменты храмовых стен, фундаменты и воздух. Только один храм, самый верхний, уже был восстановлен, но и он скорее служил музеем буддийского искусства, нежели использовался по прямому назначению, разве что в большие буддийские праздники.

Всё тут было мило и, как ни странно, обычно, в том смысле, что и впрямь воспринималось как симпатичное туристическое пространство с разбросанными по территории артефактами вроде изваяний-мегалитов, омытых дождями до белизны черепов крупных животных, каменных стел с древнемонгольскими письменами или циклопических размеров бронзового котла, в котором из десятка баранов можно приготовить пищу для тысячи лам, но напрочь лишенное всякой сакральности.

И лишь когда, нанеся визит вежливости хранителям музея – семейной паре, жившей в юрте рядом с восстановленным храмом, – мы с Верой и Катей забрались вверх по склону к святилищу, оно и случилось.

С треугольного плоского камня высотой в два человеческих роста на нас взирал бородатый дед, похожий на нашего Николая Угодника, – Хранитель Горы, как я про себя его сразу и назвал, хотя по идее тут должно было быть более или менее классическое изображение бодхисаттвы. У подножия камня лежали обычные буддийские подношения вроде мелких монеток, сигарет, щепоток зерна и кусочков цветных тканей, придавленных мелкими камнями.

Когда же мы развернулись в сторону широкой долины, то не смогли удержаться на ногах и все трое присели на камни, причем максимально далеко друг от друга, наверное, чтобы почувствовать себя наедине с тем, что тут открылось.

Здесь земля соединялась с небом.

Буквально.

Реально.

И мы долго-долго там сидели и не могли уйти.

Я спустился вниз первым, а ждавшая нас Цая сообщила, что заказанный обед уже давно готов.

Обед в виде бараньих ребер, сваренных с камнями, нам подали в туристической юрте. Про камни, обычные вроде булыжники, вынутые из котла, нам сказали: если у кого болят почки, их можно приложить к телу, очень помогает. Почки ни у кого из нас не болели, но выпить мне под такую закуску захотелось. На разлив тут не было, и мне пришлось купить огромную бутылку «Чингисхана», из которой мы отпили самую чуть.

На обратном пути к городу раздался звонок от Игоря: он очень хотел меня видеть сразу по приезде.

В нашем гостиничном офисе он объяснил, что от меня требуется, на всякий случай, если я вскоре уеду.

Монгольское избирательное законодательство устроено было таким необычайным образом, что во втором туре президентских выборов, ежели он вдруг случится, в любых рекламных материалах запрещено упоминать имена кандидатов. Вот мне и предстояло сочинить нечто такое, из чего безо всяких имен было бы ясно, кто есть кто и что наш всё равно лучше всех.

Я поднялся в свой номер, включил компьютер, налил себе «Чингисхана» и задумался.

Часа за два я написал три сказки, где в некоем волшебно-реальном мире действовали наш кандидат и его соперник, безымянные, но наделенные вполне узнаваемыми чертами.

Я спустился в офис и отдал распечатанные сказки Игорю. Он молча прочитал и передал их нашей второй переводчице Баярме.

Наконец она подняла взгляд.

– Всем будет понятно, о ком идет речь? – спросил Игорь.

– Конечно.

– А если мы это переведем на монгольский и опубликуем, можно будет догадаться, что это писал не монгол?

– Это писал монгол, – без тени сомнения ответила Баярма.

В практическом смысле мои сказки оказались невостребованными: Энхбаяр стал третьим президентом Монголии безо всякого второго тура.

Когда много позже, недавно, я дописывал эту главу, то просмотрел множество фотографий монастыря Манджушри в поисках нашего «Николая Угодника». Ничего похожего. Только немногочисленные будды и бодхисаттвы, исключительно гладко выбритые.

Но мы же его точно видели. Там, где небо соединяется с землей.

И только на каком-то сто первом фото он проявился.

Точно он, тот самый, бородатый.

Николай Угодник.

В позе лотоса.