Не дай мне Бог сойти с ума

Страх и сладость русского сумасшествия

 

Платон, Ломброзо, далее – везде

Суждение о том, что сумасшествие и творчество – вещи совместные, давно приобрело черты классического постулата, то есть положения, принимаемого за истину в силу очевидности. И всё же – вот парадокс – вопрос остается открытым. Тут явно не обошлось без вмешательства непредсказуемого гения, друга этого самого парадокса. Всякий ли художник хоть немного безумен? Велик ли процент творцов среди сумасшедших? И что есть норма?

Зажег этот вечный огонь уверенности-сомнения Платон, разложивший по полочкам типы безумия: пророческое, молитвенное и поэтическое. «Третий вид одержимости и неистовства – от Муз, он охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, заставляет выражать вакхический восторг в песнопениях и других видах творчества и, украшая несчетное множество деяний предков, воспитывает потомков. Кто же без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых».

Тема волновала многих. Но особо масла в огонь подлил итальянский врач-психиатр и криминалист Чезаре Ломброзо, в середине XIX века опубликовавший книгу «Гениальность и помешательство». Он был едва ли не маниакально уверен, что практически все гении в той или иной степени сумасшедшие. Подтверждал это собранными «материалами». Ссылался на мнение великих: «Еще Аристотель заметил, что знаменитые поэты, политики и художники были частью меланхолики и помешанные, частью – мизантропы». Чрезвычайную популярность приобрел в России. А вот бесспорный гений Лев Толстой заметил о нем в дневнике: «Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок».

В 1925–1930 годах у нас издавался уникальный, хотя и не без перехлестов, «Клинический архив Гениальности и Одаренности». Отечественный психолог Лев Выготский предлагал поискать ключик к феномену творчества в сфере бессознательного, а упертые психоаналитики Фрейд и Фромм, войдя туда, заблудились в сновидениях. В русских снах они б и вовсе потерялись.

 

Самый умный дурак

Примерным аналогом западных шутов на Руси были скоморохи, а вот юродивые – это исключительно наше, исконное. Церковь различала два типа юродства: природное и добровольное, Христа ради. Святой Димитрий Ростовский раскрывает суть юродства как «самоизвольное мученичество», маску, скрывающую добродетель. Нарочитая нагота и неприкаянность, бездомность и нищета дают юродивому право обличать грехи мира сего, не считаясь «с лицами».

Обладали они и даром прозорливости. Чаще всего говорили междометиями или короткими, вроде бы бессвязными фразами, но в них слышался глубокий и здравый смысл. Этим они близки античным киникам и мусульманским дервишам. Надо понимать, что юродивый не есть клинический сумасшедший, а есть человек, добровольно взявший на себя подвиг особого подвижничества.

Встречались и своего рода интеллигентные юродивые, вполне душевно здоровые. Таковым был, например, юродивый Афанасий, он же инок Авраамий, ученик протопопа Аввакума. Во время гонений на ревнителей древлего благочестия именно ему пришлось взять на себя духовное лидерство в московской общине. Он не только сочинял в прозе и стихах свои послания, но и записывал их, распространяя среди сторонников. Добром дело, естественно, не кончилось. Афанасия взяли под стражу. Но он и оттуда умудрился отправить суровую челобитную царю, что и решило участь юродивого сочинителя: он был сожжен на Болотной площади, по обычаю, в срубе без крыши.

В профанном сознании юродивый, тем не менее, предстает этаким дурачком. Так-то оно, может, и так, но дурачок-то это особенный – Иван-дурак. На самом деле он самый умный из сказочных героев. И в конце концов всегда побеждает. То же свойственно и юродивому – перед Богом он сильнее любого своего гонителя, а уж тем паче палача.

 

По объявлению

Тема безумия, бесспорно, волновала Пушкина. Даром что ли ему посвящены поэма «Медный всадник» и повесть «Пиковая дама»? И это лишь самые яркие и хрестоматийные примеры. Причем интересовала Пушкина не только внешняя, но и оборотная сторона сумасшествия.

И смысл пушкинского «Не дай мне Бог сойти с ума» вовсе не заключается в первой строчке. Тут и суеверное «чур меня», и желание заглянуть в бездну безумия – ощутить его особую сладкую свободу, и ужас безумия как тюрьмы, в которую «как раз тебя запрут»:

Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку, как зверка,
Дразнить тебя придут.

Было чему мерещиться. Могли ведь и просто объявить сумасшедшим, как то случилось с другом Пушкина Петром Чаадаевым. Тот всего-то и опубликовал в «Телескопе» первое из своих «Философических писем». Правда, весьма суровое по отношению к Отечеству, что сразу разделило читателей на почитателей и хулителей.

Император Николай высказался определенно: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной – смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного». Так, одним движением царственной мысли-слова Чаадаев и был объявлен сумасшедшим. Безо всякого консилиума. Остальное сделала молва. В трагикомическом виде история сия нашла отражение в «Горе от ума». Да и про самого Грибоедова подобный слух распространялся – дело тем и кончилось, что Грибоедов в своих обидчиков «пустил комедией».

А вот первым, кого в сумасшествии объявили не власти, а собраться по перу, был Гоголь.

 

Нервы вверх ногами

Правда, надежды в этом смысле он подавал с юности. Еще учась в гимназии высших наук князя Безбородко, Гоголь отличался недюжинной и не по летам изворотливостью ума и склонностью к недобрым шуткам. Был у него соученик по фамилии Риттер, отличавшийся повышенной мнительностью. Подведя к зеркалу, Гоголь убедил «вьюношу», что у того… не человечьи, а бычачьи глаза. И лакея его подговорил, чтобы подтверждал данный неопровержимый факт. Довели Риттера до больницы, где он провел неделю, пока не излечился от мнимого безумия, а заодно и от мнительности. Вот такая была ситуация-перевертыш. И кто в ней выглядит более сумасшедшим?

Один современный психиатр ставит Гоголю диагноз «шубообразная шизофрения» (шинель Акакия Акакиевича что ли аукнулась?), другой ограничивается констатацией маниакально-депрессивного психоза, делая этот вывод из того факта, что Гоголь страдал резкими сменами настроения.

Да оно ведь и впрямь странностей, обросших последующими мифами, Гоголю было не занимать. Подобно герою «Записок сумасшедшего» Поприщину писатель вроде как страдал манией величия. Да и реальным прототипом Поприщина, по многим свидетельствам, был сам Гоголь: в юности он искусно разыграл сумасшествие, то ли чтобы избежать наказания розгами, то ли чтоб найти время для литературных занятий.

Побег после премьеры «Ревизора» в Италию якобы породил манию преследования. По крайней мере, в этом был уверен Набоков. Панический страх быть заживо погребенным тоже кое-чего стоит.

Однако сумасшедшим Гоголя назвали вовсе не за это, а за «Выбранные места из переписки с друзьями». Друг Белинский назвал. Правда, в ответ незамедлительно получил: «Сам сумасшедший». Но было уже поздно. Главный литературный критик поставил на миф уверенную печать подлинности. Тут уж и всё остальное пошло в дело, да так, что узлы до сих пор не то что не развязываются, а в каждом поколении вяжутся заново.

 

Толстой и Достоевский

Во время пика общественного непонимания Лев Толстой в письме к жене сетует: «Случилось так, что, когда свершался во мне душевный переворот и внутренняя жизнь моя изменилась, ты не приписала этому значения и важности, не вникая в то, что происходило во мне, по несчастной случайности поддаваясь общему мнению, что писателю-художнику, как Гоголю, надо писать художественные произведения, а не думать о своей жизни и не исправлять ее, что это есть что-то вроде дури или душевной болезни…». То есть Толстой-то прекрасно понимал, за что у нас обычно объявляют сумасшедшими.

Кстати, слух о сумасшествии самого Толстого пустил, видимо, Иван Тургенев, незадолго до открытия памятника Пушкину в Москве как раз посетивший Ясную Поляну. Слуху поверили многие, в том числе и Достоевский. «О Льве Толстом и Катков подтвердил, что, слышно, он совсем помешался», – пишет он своей жене.

Впрочем, известный психиатр Россолимо еще при жизни поставил Толстому диагноз: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая с преобладанием первой». Но было это как раз в разгар бешеных споров о наследстве. И приглашал психиатра в Ясную явно не сам Лев Николаевич.

Достоевский при жизни свою эпилепсию не лечил, а посмертно тоже удостоился внимания психиатров, утверждающих что «его эпилепсия, вполне возможно, была психосоматической формой проявления истероидной конституции». Была? Или не была? Нет окончательного ответа. И не будет.

А зато в работе русского психиатра В.Ф. Чижа «Достоевский как психопатолог», вышедшей в 1885 году, утверждается, что Достоевский был редкостным и глубоким знатоком «явлений больной души». «Его собрание сочинений, – считает В. Чиж, – это почти полная психопатология: там можно найти изложение всего существенного в этой науке». Достоевский как психопатолог, по утверждению В. Чижа, превзошел всё, что знала до того мировая литература. И это факт.

 

Сосуд сорвался с головы

Были и впрямь «скорбные случаи» бесспорных душевных недугов.

Жизнь поэта Константина Батюшкова распалась надвое. Из своих 68 лет вторые 34 он был обычным психическим больным, «погибая ежедневно на каторге» буйного бреда. Еще в начале болезни он сказал: «Что говорить о стихах моих! Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было».

Когда его однажды посетил Пушкин, Батюшков не узнал его. Через три года после этой встречи Пушкин написал «Не дай мне Бог сойти с ума».

В пугающе психологичной картине Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван» для образа Ивана художнику позировал писатель Всеволод Гаршин. И если картина производила на зрителей столь сильное впечатление, что однажды лица царя и царевича изрезал ножом молодой иконописец из старообрядцев, то какое потрясение должен был пережить Гаршин, увидев себя в образе убиенного? Нет нужды винить Репина в том, что Гаршин сошел с ума и покончил жизнь самоубийством – Репин и выбрал его на эту «роль», прозорливо разглядев печать обреченности в молодом писателе. В минуты просветления безумия Гаршин обрывочно записывал свои впечатления и даже смог написать один, но очень страшный рассказ «Красный цветок». Про сумасшествие.

Михаил Врубель со своими «Демонами» тоже, похоже, несколько заигрался, судьбу свою предчувствуя. Кирилловская церковь в Киеве, которую он расписывал, располагалась на территории психлечебницы. И, закончив работу, Врубель понял, что сюда вернется. Вскоре он и заболел. Мания величия и мания преследования у него были самые настоящие. Он побывал в бесчисленном множестве лечебниц. Рисовал постоянно – больных, санитаров, углы палаты, мебель. Большую часть уничтожал. Последняя его работа, сделанная незадолго до смерти, – «Портрет Брюсова». И, по свидетельству самого поэта, мы тут сталкиваемся с обыкновенным чудом: «В жизни во всех движениях Врубеля было заметно явное расстройство… Но едва рука Врубеля брала уголь или карандаш, она приобретала необыкновенную уверенность и твердость. Линии, проводимые им, были безошибочны. Творческая сила пережила в нем всё. Человек умирал, разрушался – мастер продолжал жить».

 

Добровольцы

Знаменитый репинский портрет Модеста Мусоргского с красным носом и отсутствующим взором был написан в психиатрической клинике во время приступа у композитора белой горячки. Автор «Бориса Годунова», «Хованщины» и «Картинок с выставки» в клинике и окончил свои дни, во времена просветления играя на благотворительных вечерах. Причем совершенно безвозмездно – эту его черту тоже знали и беззастенчиво ею пользовались.

От белой горячки в сумасшедшем доме умер и Алексей Саврасов, каждому школьнику известный своей удивительной по простоте, русской тоске и весеннему свету картиной «Грачи прилетели». На самом деле наследие его обширно, особенно по части рисунков – блистательным рисовальщиком он остался практически до самого конца.

От добровольного пьяного сумасшествия, буквально или «в связи», погибли Леонид Андреев, Есенин, Александр Фадеев, Геннадий Шпаликов, Высоцкий, Довлатов. Учитывая лишь более или менее знаменитых, этот список-мартиролог можно продолжать до бесконечности. В сочетании с тотальным идеократическим безумием советского государства алкоголь оказался пострашнее фашистских полчищ.

Зато и настоящие юродивые на Руси никогда не переводились.

 

Летающие мужики

Прямым потомком дервишей был, конечно, Велимир Хлебников, родившийся в главной ставке Малодербетовского улуса Астраханской губернии – поэт, скиталец, Председатель Земного Шара. Даже ироничный и злой Иван Бунин признавал, что «элементарные залежи какого-то дикого художественного таланта были у него». В его реальном или наигранном сумасшествии Бунин не сомневался.

Как трудно в том же усомниться, глядя на летающего мужика Ефима в прологе «Андрея Рублева». На эту роль Тарковский выбрал поэта Николая Глазкова – своего рода умного городского сумасшедшего, создателя неофутуристического литературного течения «небывализм», признанного зачинателя «самиздата». В 1943 году он писал:

Мир нормальный, нормированный,
По порядкам нумерованный
Совершает в ногу шествие,
Я ж стою за сумасшествие.

Были и наши современники. И о них, о нем даже показывают фильмы. По Первому каналу. И это, естественно, музыкант, лидер «Звуков Му», поэт, актер, переводчик английской и норвежской поэзии, христианский проповедник, старец и царь в одном лице Петр Мамонов.

Возможно, самый свободный человек в нашей стране, не считая пациентов закрытых психиатрических учреждений, он писал в одной из «закорючек» (особый мамоновский жанр) под названием «Брак»: «Сижу. Смотрю в окно. Жена идет по тропинке. Думаю: куда это я пошел?»

Есть подозрение, что это гениально.

Ему было можно.

Он – нормальный.