Бесконечный поиск художественного языка Константина Фёдорова

Константин Фёдоров родился в 1962 году в городе Чарджоу Туркменской ССР в семье художников. Закончил художественное училище им. А.Г. Венецианова, учился у заслуженного художника России М.М. Маршумова. По окончании училища брал уроки композиционного рисования у художника Михаила Пантелеева. Член Союза художников России, монументалист, график. В Твери живет с 1980 года. Работы Константина Фёдорова находятся в государственных музеях России, частных коллекциях России и Европы.

– Константин, поскольку мы с тобой не только приятели, но ты еще являешься (и не случайно) художником журнала «Экземпляр», расскажи, пожалуйста, честно всем читателям нашего любимого журнала, над чем ты сегодня работаешь. Надеюсь, ты простишь меня за столь примитивный вопрос?

– Сегодня я рисую то, что рисовал всегда – жизнь. Это может быть яблоко, кружка, две фигуры, Пушкин… Мир состоит из простых или сложных вещей, и если они мне вдруг стали интересны или были интересны всегда, то они становятся моими героями. В последнее время я всегда рисую жену, часто рисую собак. На пленэре рисовал человека, идущего с собакой, рыбака на реке, то есть простые житейские сюжеты, которые были всегда.

– Это интервью будут читать другие художники, учащиеся венециановского училища, возможно, им будет любопытно узнать, каким образом создаются твои произведения, начиная с замысла.

– Когда меня что-то заинтересовало, какой-то вопрос вертится в голове, но я не нахожу на него ответа, я вообще не могу работать.

– Вопрос художественного решения или мироустройства?

– Художественного решения. Если это будут вопросы, касающиеся устройства мира, то на них никогда не будет ответа. А тут ответы возможны, и я начинаю их искать. Подчас ответ уже существует, поскольку кто-то ставил перед собой аналогичные задачи. Благодаря интернету, я понимаю, какие проблемы волнуют не только меня, но и других художников, не важно, живут они в нашем городе или в Токио, Париже, Берлине.

– Давай считать, что замысел сформировался, ты знаешь, что и как хочешь написать. Далее ты не сможешь успокоиться, пока работа не будет завершена? Или пишешь по вдохновению, откладывая, дорисовывая через недели, года?

– Смотря о каком формате идет речь. Если о графике, то рисунок занимает от пяти минут. Долгое время я не считал графику по-настоящему самоценной. Пользовался ею для создания набросков к большим работам. Однако впоследствии пришел к выводу, что многие наброски самодостаточны и красивы. В этом есть некий для меня минус: появилось желание сделать рисунок хлестко, ловко, ярко. Отчего рисунок может выглядеть незаконченным или неглубоким.

Что касается картин или, скажем, росписи стен, то сначала я делаю массу набросков – рисую просто в карандаше эскизы, фрагменты будущей работы – и пока отрисовываю, в какой-то момент уже вижу, что должно быть какого цвета. И тогда начинаю писать. И это может занять достаточно долгое время.

– Долгое – это сколько?

– Допустим, работа метр на полтора. Я делаю ее месяца три или даже больше. Большой размер требует физически больше внимания к каждому сантиметру. Любая небрежность становится заметной.

– Можно сказать, что тебе требуется время, чтобы правильно заполнить холст?

– Нет, так не скажешь.

– Тогда скажи, как надо.

– Есть замысел. Но когда начинаю работать, моторика руки, размер кисти, цвет и тон краски привносят то, что изначально невозможно задумать. Ты понимаешь, что это какой-то собственный мир, который тебя тащит дальше. И уже непонятно, ты рулишь процессом или он тобой. Как их совместить? Есть совмещение – работа идет быстро.

– Если замысел продолжает жечь, а совмещение не получилось, ты будешь писать другую картину?

– Нет. Буду переделывать эту.

– Есть художники, которые работают постоянно, по несколько часов в день, есть те, кто работает, когда есть заказ, если срочный заказ – аврально, есть те, кто рисует две работы в год для предоставления на выставку и т.д. Сколько ты уделяешь времени работе?

– По-разному. Точно могу сказать, что хорошо работаю после обеда. Причем сильно после обеда, часа в 4, когда уже надо уходить из мастерской. Эти полтора–два часа вечером бывают более продуктивными, чем несколько дней.

– Работы Пикассо или Шагала можно узнать среди тысяч работ. Давай поговорим о стиле, узнаваемости, художественном языке.

– Художественный язык… Художественный язык – это самый сложный вопрос. Всегда кажется, что язык, который ты используешь, неадекватен времени, в котором ты живешь и которое хочешь выразить. Язык – это безостановочный поиск. Он мгновенно становится костным. С течением времени ты вдруг понимаешь, что стал рабом этого языка, этих приемов. Те пластические красоты, которые изначально виделись как свежие, через какое-то время тащат тебя за собой, и ты, не имея нового яркого художественного образа, вылезаешь на этих приемах, превращаясь в ремесленника.

Поэтому первый шаг в поисках собственного художественного языка – яркое видение. У каждого художника есть индивидуальные мышечные возможности руки, глаз, эмоциональные приоритеты. Но без яркого, образного видения физические возможности мало что значат.

– Предположим, мы видим часы. Их можно нарисовать в разной технике, разными изобразительными средствами, на разном материале. Их также можно нарисовать как Сальвадор Дали, добавив в образ литературную, а при желании и другие составляющие. Собственно вопрос в том, насколько художнику нужны не живописные составляющие.

– Мне не нужно. Я не считаю Дали гениальным художником как раз потому, что у него литературная составляющая всегда превалирует над пластическим языком. А настоящий художник, как учил меня отец, должен пользоваться таким языком, которого нет ни в каком другом виде искусства. На мой взгляд, изобразительный или визуальный образ должен быть проще. Тогда он заставляет выбирать язык, его усиливающий.

– У Пушкина были поэт и толпа, у нас будет художник и окружающая действительность – как они воздействуют друг на друга?

– Есть огромный мир, который поражает своим визуальным видом и своей яркостью. Есть я, художник с определенным умением, способный нарисовать всегда только часть, фрагмент этого мира.

Когда я пытаюсь что-то выразить, я автоматически или подспудно пишу так, чтобы картина, рисунок были понятны людям, близким моему взгляду на жизнь и на изобразительное искусство. Я не могу и не хочу рисовать для всех. Но, понимая, что мир движется, я каким-то внутренним чутьем ищу новый язык, чтобы двигаться вместе с ним.

– Живопись 21 века, что это?

– С каждым столетием у живописи отнимается какая-то функция. Когда появилась фотография, натуралистичное изображение перестало иметь смысл. Кино отняло у живописи активную сюжетную составляющую. Сегодня (с возрастом) я начинаю понимать, что на самом деле это здорово, что у живописи отняли функции, для выражения которых не требуется стопроцентного изобразительного языка. У живописи остаются только изначально присущие ей задачи. Задача художника – воспользоваться ими, показать их. То есть с помощью изобразительных средств, цветовыми решениями одновременно представить предмет с разных сторон.

Фотограф способен запечатлеть сиесекундное. Кинооператор – покадровое движение. А художник может сделать в одном полотне начало, среднюю и последнюю стадии движения. И это всё одновременно и навсегда. Ну и конечно, нужно продолжать бесконечный поиск художественного языка и новых, присущих только живописи возможностей и задач.

 – Под чай много не наболтаешь. Иди творить!