Сын сапожника

Замечательный график Гурий Филлипович Захаров родился в ноябре 1926 года в городе Кимры Калининской области в семье сапожника. Потрудившись рабочим на лесозаготовках, слесарем на Кимрской обувной фабрике и даже фрезеровщиком на военном авиационном заводе, двадцатилетний юноша с семью классами школьного образования поступил в Московское высшее художественно-промышленное училище на факультет художественной обработки дерева. Так начался творческий путь одного из немногих талантливых авторов, чей неустанный художественный поиск содействовал бурному расцвету советской графики 1960-70-х годов.

Неизбежно наступившая после вышколенного, парадного соцреализма эпоха оттепели определила поиск новых средств пластического выражения действительности. Живописцы выбрали путь «сурового стиля», графики стремились изобразить будничную жизнь простыми доступными средствами, черпая вдохновение в искусстве 1920-х годов. Необычайных высот достиг эстамп, особенно недорогие с точки зрения материала его разновидности.

Молодой Захаров делал первые шаги в графике, увлекшись техникой линогравюры. Уроки Владимира Андреевича Фаворского помогли ему отточить технику работы и философски взглянуть на изображаемый предмет. Он вспоминал позднее: «Мне хотелось, чтобы всё было правдиво и выражено сильно и просто. И чтобы мотивы были не частные, а большие, и чувства разные и сложные».

С супругой, скульптором Татьяной Соколовой, они шли рука об руку со студенческих лет. Их творческая деятельность развивалась параллельно, и произведения, при огромной разнице в работе с объемным и плоскостным материалом, оказались во многом созвучны.

Изображение любимых домочадцев – жены, дочери и кошки – основа и главенствующий мотив множества произведений автора. Это всегда жанровый портрет в окружающей обстановке: домашнем интерьере или городском пейзаже. Композиции, запечатлевшие теплые семейные застолья, уютные вечера и дружеские разговоры, проникнуты неповторимой атмосферой повседневной жизни. Они хранят память о минувшей эпохе, в которой нет места сегодняшним персональным гаджетам, заменяющим собеседникам живой диалог.

В 1969 году супруги обзавелись небольшим сельским домиком в окрестностях Владимира и подолгу работали вдали от городской суеты. Один из офортов тех лет изображает распахнутое окно деревенского дома. В окне мы видим автопортрет художника с женой за чаепитием у самовара. Изображение подчеркнуто декоративно, будто иллюстрация к русской сказке, но вместе с тем правдиво и осязаемо. Одаренный график способен передать многообразие фактуры, имея в арсенале лишь резцовый инструмент, черную краску и белый лист. Тысячи разнонаправленных штрихов «уложены» художником в бревенчатый сруб. Его изображению отдана чуть ли не половина композиции. Отражение листвы в стекле фрамуги напоминает повторяющийся орнамент деревянной резьбы. Доброй иронией продиктована угловатость и условная трактовка фигур и лиц. Прозаичный сюжет автор показывает с особой лирикой. Его целью было сделать всё увиденное и пережитое предметом искусства.

В конце 1960-х годов Гурий Захаров всё чаще обращается к трудоемкой технике офорта, постепенно усложняя и эмоциональное содержание работ. Мягкий офортный штрих, выгодно подчеркивающий игру света и тени, позволял мастеру более свободно передавать поэтическую насыщенность образов.

Городской пейзаж с видом Певческого моста он выполнил после поездки в Ленинград. Как и другие офорты из серии «Белые ночи», этот лист поражает своей пластической гармонией.

По мнению современных автору художественных критиков, в работах Захарова «ничего не происходит». С описательной точки зрения перед нами действительно незамысловатый вид вечернего города. Но автору интересен не столько повествовательный сюжет, сколько общее настроение и эмоциональный строй графического листа.

В творческом поиске достоверности изображаемого он пришел к вольному обращению с физическими свойствами предметов: реальность увидена художником в необычном ракурсе. Диагонали стен, колонн и оконных проемов рифмуются с дугами кружевного моста. Динамичность композиции проявляется в ритме изображаемых форм: плоскости словно смещены навстречу друг другу, а пространство сдвинуто к центру композиции. Можно сравнить этот необычный прием с беглым взглядом прохожего, устремленным в центральную точку обзора, или с методом сферической перспективы Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина.

Смелая игра с перспективой увлекает за собой внимание зрителя и одушевляет кажущийся безмолвным сюжет. Не случайно товарищ Захарова со времен студенчества Илларион Голицын сравнивал ритмичность многих гравюр художника с поэзией.

Городской пейзаж у Гурия Захарова далек от документальной точности и не служит иллюстрацией таланта градостроителей. В нем, как в зеркале, отразились мировосприятие художника, его воспоминания о белых ночах в Ленинграде. Словами автора: «В городском пейзаже, в интерьере, в людях, мною изображенных, я выражаю свое настроение, свои переживания. В этом смысле все мои листы автобиографичны, это всё – моя жизнь, мои ощущения и мысли».

За годы плодотворной работы талантливый мастер создал сотни графических листов, неизменно притягивающих зрителя харизматичной индивидуальностью. В каждом его эстампе сквозь аккуратно положенные штрихи читается бесхитростное отношение к жизни. Авторский рассказ о действительности лишен напускного пафоса, но щедро приправлен поэтической метафорой. В шутку Гурий Захаров говорил, что он, вообще-то, не художник, а сапожник: «По роду и званию. Сын сапожника. Впрочем, и Андерсен – сын сапожника. И Петров-Водкин…».