Деревенская жизнь Юрия Казарина
Екатеринбургский поэт Юрий Казарин, лингвист, профессор Уральского университета, больше десяти лет живущий в деревне Каменка, человек, способный своими руками построить дом, пишущий стихи, от которых мороз по коже – кто он? И почему, когда он пишет о птицах, о воздухе, о деревне, в которой живет, он пишет о вечном – о жизни и языке?
Люди ходят по земле, скрипит лед, падают капли с деревьев, растут травы, меняются времена года и эпохи, горит огнями Млечный Путь… Но ведь это обычная жизнь. Почему она так пронзительна, так над-человечна?
Как надо видеть мир, чтобы самые простые вещи вырастали до масштабов космических: «Как будто это новый свет, Иное вещество»? Как надо слушать мир, чтобы его язык стал твоим?
Марина Батасова
Поэт
***
Выпить. Разбить гитару.
Выйти на волю – с жару,
с пылу – с сосной на пару
руки держать в земле…
Кто это на скамейке
гладит пучок из лейки –
дождик на три семейки
вересковых ресниц?..
Дерево в телогрейке
курит и кормит птиц.
***
Весна – пуста.
Выходит в поле высота
незримым деревом, по кругу,
пока деревья – с перепугу
прозревшие – в глаза и в руку
из пустоты, через разлуку
иное небо подают –
и злые звезды там и тут
себя сквозь зубы долго пьют.
***
Всюду одна – побирушка –
музыка ищет окно:
в сердце твоя погремушка,
вышла из леса избушка –
в сердце от боли темно.
Музыку выточат мыши.
Снег осыпается с крыши,
словно взлетают с конька
голуби белые – выше,
выше меня, дурака…
***
Земля – живая смерть, равнина воскресений
на глубину корней – и ждет тропы трава,
пока, вздымая дерн над выростом растений,
во мгле голимой глины потрясений
у мертвеца кружится голова…
И в синеву врастает синева,
вдыхая дух весенний и осенний.
***
Птицы улетают –
дерево остается.
Дерево падает на землю –
небо разрастается, разрывая глаза.
Небо исчезает –
остается взгляд:
взгляд поднимает дерево с земли
и возвращает птиц на ветви –
и, необъятный, становится небом.
***
Двоится воздух – теплый, ледяной,
качая тень воды перед весной
в расщелинах от выдоха до вдоха,
где оттепель, шатаясь без рубах,
в ночи куда черней чертополоха.
Еще сладима горечь на губах,
и темнота незрима, как эпоха,
на онемевшем брошенном снегу.
Как Млечный Путь у Господа в мозгу.
***
Это снег моросит или хлопья дождя –
небольшие, как детский обкусанный ноготь…
Хорошо мне блестящую шляпку гвоздя
в половице, холодную, трогать.
Белой ночью в душе от метели светло:
заоконное сердцебиенье
захватило глаза и свело
в захрустевшее в доме стекло,
в золотое от боли сверло –
в золотое узилище зренья.
***
Снегопад находит шею
ночью, в доме, у окна.
Старше крика и страшнее
только плач и тишина.
Тонет елочка в сугробе,
словно в слове буква ять.
Хорошо тебе в ознобе,
прямо в музыке, стоять.
***
Снег умирает дважды –
инеем и водой,
льдом, из тепла и жажды,
стиснутым пустотой,
льдом, еще не рожденным,
чистым, освобожденным
холодом – от беды
и от своей воды,
плачет вода – младенца
в небо, как в полотенце,
в руки любви кладет –
чтоб улыбнулся лед.
***
За душой, как водится, небо и овраг,
длинный запах глины и побега.
Время отделяется от жизни, как
бледная вода от снега.
Чуешь, между снегом и водой – сушняк,
сухость уст, пустующих для хлеба.
Время отделяется от жизни, как
от земли, сжимающей себя в кулак,
небо.
***
Речью стужи заоконной
реки правду говорят.
Под березовой колонной
травы мертвые стоят.
Возраст времени преклонный:
не вода, а снегопад –
белой смертью болен взгляд.
Пламя глины и гранита
звезды в проруби хранят.
Сердце времени разбито
в снегопад.
***
Как я косил траву –
еле живой живу.
Ходит в траве коса –
ищет мои глаза.
Как я траву косил –
лег, из последних сил,
мертвый, больной, хоть вой,
сон посмотрю, живой –
сон, где я был травой.
***
Призрака крылья бледней лебеды,
черного моря прозрачней.
Хрустнули косточки зимней воды –
кровельной, белой, чердачной.
Сумрак в тебе умирает, пока
Путь проступает Молочный.
Снег опускает на сад облака
и пропадает, неточный.
Мимо летит – и стоит у крыльца,
вечный, родной и напрасный,
трогает время крылом мертвеца –
нежный, незримый, прекрасный.
***
Земля в себе, за пазухой, в паху,
под левым сердцем – ноет, пропадает
и знает, чтó там наверху
смеется, плачет и летает.
Летает, плачет и поет
и лапку Богу подает –
как дереву – игольчатую лапку,
когда себя и дерево берет,
как землю спящую, в охапку.
***
Обруч зрения – небосвод,
лодки в небе себя забыли.
Млечный Путь и весло прогнет,
и медведицу в ковш нальет,
и потянется – жили-были:
смерть от счастья в тебе умрет –
в нежной ржавчине, в хвойной пыли
ворон булькает, будто пьет
ртуть осеннюю из бутыли.
Очи инеем залепили.
Не нашел, но скажу: искал,
и поэтому тьма сверкает,
время шарики из зеркал –
воздух вечности – извлекает.
Колесо – небосвод – овал:
всюду вечность, как снег, мелькает.
***
Только вечно живое не дышит –
и очами огонь окрылен,
и оглохшее слышит
шевеленье времен.
И созвездья врезает в объятье
Млечный Путь: значит, север и юг –
братья,
лед и пламень замкнувшие в круг.
***
Замахом света и весла
вода нарезала стекла –
стоит бездонная теплица,
и рыбка легкая и птица
удваивают зеркала.
И шарик воздуха в стекле
живой душой вращает вечность –
в себе, даруя бесконечность
до неба вызревшей земле.
***
Глазами гладить эту темноту
и не щадить ни полночи, ни глаза,
пока ледышка замысла во рту
превозмогает таянье алмаза.
Ласкать глазами черное – до звезд,
до синих спиц, колесных и вязальных…
И богом накрывает Млечный Мост
убогий свет поселков привокзальных.
***
К.
Осинка зимняя, и всюду привкус клюквы:
и в звездах медленных, и в сердце, где болит,
и на снегу выдумывает буквы –
метель и птицы – божий алфавит.
Синицы, поползни и листья, чуть живые,
и вдоль сугроба тянется урок:
линейки-линии, порезы ножевые –
зеленой тушью, крыльями сорок.
Зеленой тушью, черной, белой, черной,
где стужа – вся – откроется, как глаз,
и не сморгнет себя алмаз толченый,
запоминая уголь пропеченный,
осинку зимнюю – и нас.
***
Зимою всюду высота,
синицы слушают с куста
косноязычье слез и стужи –
так запечатаны уста
замком колодезным снаружи.
Навесы воздуха, ключи
звенят звездой, дрожащей мимо,
пока печные кирпичи
летят в тепло в объятьях дыма.
Всегда с мороза хороша
любимой смуглая душа –
с малиной бледной на ладошке,
и снег порхает не дыша
и не кончается в окошке.
***
Деревенский идиот
ловит снег и в сердце прячет.
Сквозь деревья снег идет,
словно сердце смертью плачет.
Тесно снегу в кулачке,
жарко в сердце, страшно в небе –
в деревенском дурачке,
забывающем о хлебе.
Словно призрак, снег идет –
тенью времени иного –
и на челочку кладет
леденеющее слово.
***
Спит зимний сад с открытыми глазами,
остекленевшими от слез.
И к небу приморожено сказанье:
такой мороз.
Когда ведешь Вселенную в названье
Вселенной, шире звонких и глухих,
где гласные влюбляются в сознанье
от слов во сне, родных и не твоих,
когда целует в сердце мирозданье
и собирает кровное страданье
в одну молитву мертвых и живых.
***
Перышко снегопада,
легкое, на щеке.
Рыбы без слез и взгляда,
словно в руке, в реке.
Может быть, и не надо
птицу жалеть мою…
Перышки снегопада
падают на полынью –
прямо в ладонь твою…
***
К.
Посмотришь в небо – неба нет:
метет – и время не случилось,
и тьма на темноту и свет,
на жизнь и смерть не разделилась.
И смотрит снегом снегопад,
и пустоты родные руки
из слез выпутывают взгляд,
как шерстяную нить разлуки…
И пальцы Господа болят.
***
И пух земли, и пух воды, и синий воздух глины,
и самолета рыхлая лыжня
над головой – и в сердце у меня
молчанье зимнее рябины…
Уже душа дошла до середины,
до сретенья пути, до горловины
кувшина, до хрустальной хворостины,
до содроганья сумрака и дня,
***
Проснешься ночью – света нет,
и не было его,
как будто это новый свет,
иное вещество.
Все исковеркано ледком,
красивое зато,
как будто кто-то босиком
ходил. Я знаю, кто…
***
Упираясь лбом в звезду,
чувствую, как тесно Богу.
В валенках на босу ногу
ночью выйду на дорогу
и уйду…
***
Кто-то спросил: «Ну как?»
ночью в пустом дому.
Я говорю: «Никак», –
этому никому.
Поздно. Я спать пошел.
Просто оставлю свет.
И положу на стол
парочку сигарет.
***
Плачет кулик, плачет кулик,
топчет водицу.
Я забываю русский язык –
слушаю птицу.
Холодно как. Слишком светло.
Баба в футболке
ковшиком в кадке разбила стекло –
в горле осколки.
Плачет кулик, плачет кулик,
топчет водицу.
Я забываю русский язык –
слушаю птицу.
***
Чтобы вырезать дудку из ветки в лесу,
нужен мальчик-заика и ножик,
и река, и чтоб небо щипало в носу,
и пыхтел под рябинами ежик.
Скоро дождик равнине вернет высоту,
в одуванчике высохнет ватка.
После ивовой дудочки горько во рту,
после ивовой музыки сладко.
***
Птичка серая скажет мне:
«Остаешься в своей стране –
белой, каменной, ледяной…
Полетели на юг со мной».
Отвечаю сквозь первый снег:
«Я не ангел – я человек,
я земля, я из глины весь…
Я давно похоронен здесь».
Спонсоры рубрики:
Алексей Жоголев