По эту сторону строки

Екатеринбургский поэт Инна Домрачева – о которой пишут и как о тонком, нежном лирике, и как о железной уральской леди – вероятно, не увидит в этом никакого противоречия. В ткань ее стихов вплетены и сложные образы, и прямолинейность повествования, и невозможная искренность, иногда жестко обрываемая самим автором.

Гармонично сочетать малосочетаемое – эта способность во многом и определяет ее поэзию. Равно как и многослойность стиха, весь тот культурный пласт, который привлекает автор и который даже не всегда просматривается, просто подразумевается. Создаваемые образы иногда раскручиваются как лабиринт, увлекательный для прохождения. А нарочитая простота не должна смущать читателя, за ней и прячутся ходы лабиринта.

Марина Батасова
Поэт

***

Да кем тебе было назначено –

Влюбиться нельзя умереть –

Глазами такими прозрачными

На женщин телесных смотреть?

Взгляну и замру без движения,

Как буквица красной строки,

Не видя свое отражение,

А только излучье реки,

Где еле, и то в навигацию,

Пройдешь, не задев берега;

Мальчишку на ветке акации

С гудком из пустого стручка;

Собак в отцветающем доннике –

Я всё и не помню уже –

Как в кино- и видеохронике,

Запоротой при монтаже.

Ты знал, что уж если пора, чего

У вечности мелочь просить?

И детство свое не сворачивал,

А младшим оставил носить.

За эту ли связь поколенную,

За то ли, что сердце мое

Когда-то вмещало Вселенную,

А ты вытесняешь ее,

Нас вышлют в почтовом конверте и

Сожмут до формата avi.

Но мне ли бояться посмертия,

Тебе ли бояться любви?

 

***

В темноте стена, на стене – рогожка,

На рогожке – мир, а за рамкой – нет.

В человеке Бог продышал окошко,

Чтобы тот пришел посмотреть на свет.

Человек идет, изморось и ветошь,

Говорит Ему: там, за февралем,

Это Ты всеблаг, это Ты всеведущ,

Я же кислород, смешанный с углем.

Я и без того контур карандашный,

Торопливый штрих в западне орбит,

Хочется окно распахнуть, а страшно:

Вдруг испепелит?

 

***

Чтоб мир казался обжитей,

Веселую отрину злобу я

И научусь любить людей,

Во всяком случае, попробую.

По эту сторону строки

Не отпускай меня, пожалуйста,

И то, что люди – дураки,

Не гневом вырастет, а жалостью.

 

***

О ком написано гвоздем,

Под Спартаком, в тени парадной,

Мы тоже встанем и уйдем

Вверх по сварной,

по невозвратной.

Четыре варежки, и дым,

И в швах панелей стекловата –

Они останутся двоим,

Целующимся

воровато.

 

***

Я давно не люблю вас, не верьте,

Вы висите у нас на трюмо.

Вам грозит обнаружить в конверте

То, что вряд ли сойдет за письмо:

Голубую соседскую кошку

(Удивительно мерзкую тварь),

Катерок, голосящий истошно,

Марсиано-испанский словарь,

Фотографию старого кэпа,

Разводившего в трюме цыплят;

И дешевое синее небо –

По ведру поцелуев за взгляд;

И закат, написавший аллею,

Да не вставший потом с полотна…

А на белый конверт я наклею

Негашеную марку окна.

***

На заре таких уносит аист

Грузовой, за горы и за лес.

Он ногой толкается, качаясь,

Поднимая скрипы до небес.

В предрассветной дымке Боттичелли

Голосом осипшим, пропитым,

Он поет: «Крылатые качели!

Я не буду больше молодым…»

И с улыбкой детской и счастливой

Он, фальшивя разве что едва,

На пустой бутылке из-под пива

Выдувает нежные слова.

Как бы сердцем ни были мы зорки,

Те качели ржавые вольны

Походить на каждые задворки

Пьяной, отмудоханной страны.

 

* * *

Богу, совести, честному имени –

Больше мы никому не должны.

Всё, что можно купить или выменять,

Остается с другой стороны.

Покупая за дружбу – приятельство,

Покупая за преданность – страсть,

Ты свое ощущаешь предательство,

Ты себе позволяешь пропасть.

Это сделано ими – поверь, прости –

Пусть у них и болит голова.

Как окурки и нефть, на поверхности

Остаются чужие слова.

Ты – вода, так с какой к тебе меркою?

Всё равно утечешь налегке.

Ты должна только Богу и зеркалу,

И вот этой последней строке.

 

***

Судьба растерла палочку чернил.

Пиши. Терплю холодные касанья.

Их узнает любой, кто хоронил, –

Приметы пустоты и угасанья.

Как бы песчинка жжется под ребром:

Чужая смерть, агония чужая.

Проси добром – вернется серебром

И бросит, ничего не выражая:

Мол, немота погасит плач и речь,

А рана будет легкая – сквозная.

Прошу – и не умею уберечь.

Ни имени, ни адреса не знаю.

 

* * *

Пусти меня к семи ветрам,

К чужой вражде, к чужой заботе,

Ну хоть в рабочем эпизоде,

Не выходящем на экран.

Еще раз – крыльями в прибой,

И через море – за оливой.

Я захотела стать счастливой –

И разучилась быть собой.

Улыбку донага раздень,

Кричи на языке растений.

Я не отбрасываю тень,

Но кто отбрасывает тени?

Когда взойдут материки

И антилопы на капоте,

Хоть по несбывшейся свободе

Оставь мне видимость тоски…

 

* * *

Ноют сироты – губы и руки.

Оплетает вагонные сны

Камертонная нота разлуки,

Холодящая кожу спины.

С металлическим привкусом Юга

Жестяная колесная клеть,

Поезд сам научился баюкать

И еще колыбельные петь.

Томик, взятый в дорогу, прочитан.

Тонко пахнет из окон иссоп.

А меня проезжают транзитом

Восхищение, боль и озноб.

Мы пернатые, Серые Шейки,

И не видим дорожную грязь.

Засыпаю на липкой скамейке,

Навсегда ничего не боясь.

 

* * *

А что делать,

Если чуть выше его лопаток,

Посередине,

Надпись на базовом женском:

«Центр обитаемой Вселенной –

Здесь».

Или,

Как это читается в некоторых диалектах:

«Носом утыкаться сюда».

*  *  *

Судьба улыбнулась. Видишь, она щербата –

Игла, киксуя, чиркнула по шеллаку.

Есть те, кто пляшут, когда начинают падать,

И есть другие, которые лезут в драку.

У них под веками бьется чужое, волчье,

И поздно уже придумывать имена им.

Еще есть третьи, привыкшие падать молча,

Но мы о них вообще ничего не знаем.

 

*  *  *

Когда умру, ты скажешь за меня?

Я не прошу защитника иного.

Есть многие, умеющие слово

Крутить, в любую сторону клоня.

А ты не крутишь. Говоришь как есть.

Не снисхожденья просишь – пониманья.

Пожалуйста. Пожалуйста, поймай мне

Благую утешительную весть.

Я подожду, пусть переносят суд,

Сдается, не такой уж он и Страшный.

Полвека в лимбе, думая: когда ж, ну?

И чувствуя, что все-таки спасут.

Мой рот заклеен белой кнопкой Mute.

Я чересчур во многом виновата.

Я не прошу другого адвоката.

Скажи им ты. Тогда они поймут.

 

*  *  *

Дыши, дыши, закусывай губой,

Скрывая от стоящих за тобой,

Что не хватает сил на айнэнэ,

Что позвонки растаяли в спине,

Что хочется бежать, но паралич,

И ты глядишь безумно, как Ильич

В двадцать четвертом, дергая бровьми,

Но кто-то задирает, черт возьми,

И ты встаешь и с ходу лезешь в драку,

Ты – куколка, до стадии имаго

Тебе еще четырнадцать смертей,

Ползи на свет, себе осточертей,

Мигай, как потерявший сеть модем,

Но что теперь прикажешь делать с тем,

Что ты, переставая ждать удара,

Оцепенело падаешь ничком,

И взмахивает молния смычком,

И небосвода лопается тара.

 

Ural Music Night

 Птиц назови и зверей из-за кадра озвучь,

Но, тишину опрокинувший, будь начеку:

В эту мелодию вшит пневматический ключ,

Эту мелодию можно приставить к виску.

Эта мелодия кружится веретеном,

Кошка из погреба – мыши, естественно, в пляс,

Как шелуху из решетчатой клети с зерном,

Новый рассвет из мелодии выдует нас.

В стеклах высоток восход коротнул и сгорел.

Если не строить из полистирола Эдем,

Музыка сфер превращается в музыку стрел,

Высвобождая энергию звездных систем.

Место – пространство Вселенной, а время – сейчас,

Поздно на тестовом стенде испытывать злость,

Если над городом сходится весь этот джаз –

Музыка надфилем входит в височную кость.

*  *  *

Света нет. Увидеть предстоит нам

Процион и месяц молодой,

Но земля пока еще безвидна,

И никто не вьется над водой.

Волком в роще воет неотложка,

У таксиста глохнет помело.

Посиди со мной еще немножко.

Посиди, пока не рассвело.

 

*  *  *

Ну, прости. Бесполезно браниться

И пытаться исправить меня,

Нарушать, выдыхая, границы –

Неотвязное свойство огня.

Опоздал отшатнуться обратно –

Пепел улицы сплошь затянул,

Но метафоры трупные пятна

Исчезают с пергаментных скул.

На конверте, обугленном с краю,

Разобрать бы строку «адресат».

Только stay by my side повторяю,

Только stay, говорю, by my side.