Промилле Бога в крови

***
Лучшая рыба плавает возле дна.
Лучшее небо видно уже сейчас.
Ни ты, ни ты и ни ты не будешь одна.
Ни один из меня не станет одним из нас.

Лучшая рыба – это любовь, лови!
Лучшее, что мы ловим, – это волна.
Мы носим свои промилле Бога в крови.
Потому я пишу.
Поэтому ты не одна.

***
Тверди нет – ни земной, ни небесной:
атлас луч подпирает плечом.
Кисеей над сияющей бездной
Бог повесил наш мир ни на чем.

Так зачем мы талдычим, бормочем,
голосим, заклинаем, клянем,
если мир, безразличный, как отчим –
лишь покров над нежгучим огнем?

Но для области силы и власти,
где из слова рождается свет,
где срастаются в целое части,
ничего невозможного нет.

Решено – и устроено чудо:
руки встретились, голос воскрес,
чтобы клеить словами сосуды
с золотистою кровью небес,

петь любовь, заговаривать рану,
повторяться, настаивать, сметь.
Замолчать. Попрощаться и кануть
под покров, отменяющий смерть.

***
Здесь бесконечные цикады и патрули ночных собак,
сырые листья винограда и недокуренный табак,
здесь полнолуние дурное, холодное вино во рту,
здесь маленький кораблик Ноя с библиотекой на борту.

Здесь нет в помине той, которой, которую, с которой мы,
и я вдыхаю каждой пóрой дымок из времени и тьмы,
след вороватой сигареты, не затмевающий луны,
в которую все псы, поэты и астронавты влюблены.

Музыка
В краю недавно католическом,
да и не так давно придуманном,
с утра на радио классическом
Вивальди чередуют с Шуманом.

Трещат барочные морозы,
у градусника грань истерики,
июньской улицей под «Грезы»
летит валькирия на велике.

Но дикий наступает танец
на пятки европейской сказке,
и утро гибнет, как повстанец,
под танком половецкой пляски.

***
A.D.
Вот по улице проходит
человек с лицом поляка,
а ему идет навстречу
человек с лицом никаба,
люди с лицами простыми
турка, курда или грека
смотрят пристально на встречных
им людей с лицом араба.
Ходят кошки с мордой кошки.
Ходят псы с лицом собаки.
И железные трамваи
ходят с лицами трамвая.
Смотрит человек с обличьем
армянина или перса
на людей с лицом цыгана,
братьев в них не узнавая.
…Ты ходила, ты искала
человека с ликом принца,
а нашла с лицом советским
в варианте украинца…

***
Смотреть на дерево.
Готовиться к зиме.
Ласкать листву, прислушиваясь к сокам,
его питавшим в голубиной тьме
и растворенным в воздухе высоком.

Не различать, где кожа, где кора.
Чуть прикасаться пальцами к побегам.
Нам предстоит морозная пора.
Стволом и телом, как землей и снегом,
сойтись – и переделать календарь,
начать летосчисление другое
и босиком переступить в январь,
стесняясь, словно дерево нагое.

***
В одном окне звезда, в другом окне луна –
Господь их запустил, когда родился Будда.
Я здесь лежу один. Ты там лежишь одна.
Мы пробудились. Мир проходит, как простуда.

Мы снова родились. Мы снова не умрем.
Плотина снесена. Мы подчинимся чуду.
По платине реки мы поплывем вдвоем
на плотике луны в молочную запруду.

Мы будем слушать там звучание планет,
оживший механизм: звоночки, скрипы, шорох.
Нам будет тридцать пять и восемьдесят лет.
А за горами пусть изобретают порох.

***
Сентябрь. Еще на месте лист.
Еще пасутся сотни ос.
И воробей стремится вниз
за хлебом вслед, как Доу-Джонс.

Вот спеет множество айвы.
Вот муравей щекочет тлю.
Не слышен жителям травы
аккорд падения валют.

И все несут: осиный труп,
цветы училке, свой позор,
запасы сахара и круп,
арбузы, ведра помидор.

Всё копошится, мельтешит,
спешит успеть купить-продать.
Слились хохол, кацап и жид
в живом трезвучии труда.

Слепая плоть цепочку длит
отцов-детей, стрекоз и мух,
но злая клавиша Delete
стирает их по одному.

***
Безмозглая любовь
ночами в грудь колотит.
Ей, дуре, не понять,
что тут ей не судьба.

Ей хочется парить,
гореть и петь в полете.
Ей хочется обнять,
крылом касаться лба.

И тает верхний лед:
дорогу ей открыл я,
чтоб из лучей и слез
осенний дождь прошел.

Твой поцелуй в глаза
ей дал глаза и крылья.
А что не дал ума –
так это хорошо.