Ван Гог, Бетховен и весна

Ван Гог, Бетховен и весна

…И шальная весна ударяет в гонг,
И на пост заступает созвездье Овен!
И рисует подсолнухи мне Ван Гог!
И мурлычет мелодию мне Бетховен!
И прильну я к нагретому валуну,
Посижу и вспорхну, хоть и не перната…
Ах, сегодня бы, Людвиг, не про луну –
Да создастся же солнечная соната!
Да раздастся же чокнутый первый гром!
Да воздастся же каждому –
Как в законе!

Я приеду, как водится, во втором –
Неизбежно трясучем – с конца вагоне,
И скакну к тебе бешеным дикарем,
Объясняя то дактилем, то хореем,
Что с тобою вовеки мы не умрем,
И тем более – в жизни не постареем,
Я даю тебе тыщу один процент:
Только правду щебечет мой птичий клювик,
Мне соврать не позволит мой друг Винсент,
И тем паче – мой старый товарищ Людвиг!

Почему нам планета с тобой тесна?
Разве это не элементарно, Ватсон?
Потому что на свете, где есть весна,
Неприлично так долго не целоваться!

 

Ожидание

Я думала, реально живы те,
Кто дарит жизнь летящему катрену,
Но дочь моя танцует в животе
Ламбаду, рок-н-ролл и макарену.
И я живу, как прежде не жила,
Хожу, гляжу на куколок и книжки,
И на моих поэтовых крылах
Нарисовались зайчики и мишки,
И нет недостигаемых высот,
И думаешь: не зря сажала зерна ж!
А дочь покуда весит грамм пятьсот –
Мой всемогущий крошечный музеныш…
У нас обеих бабочки-сердца –
Не знаю, чем еще похожи с нею,
Но дочь моя, почувствовав отца,
Сию секунду торкает сильнее,
И я – светла, растерянна, горда –
К тебе бросаюсь, тычась лбом в ключицу.
И знаю, что отныне никогда
И ничего плохого не случится.

 

Голубка

Я с ним – выпь, синицa, перепелицa,
Я пою нa рaзные голосa.
Он всё время путaет дaты, лицa,
Именa, нaзвaния, aдресa,
Нaдо вечно руку держaть нa «пуске»,
Подбодрить, нaпрaвить и встaть нa стрём –
Потому из ветреной трясогузки
Стaновлюсь я птицей-секретaрем.
Нaм, небесным, делa нет до пехоты,
Нaм тудa, сквозь облaко, нaпролом!
Я ему – и ястребкa для охоты,
И орлицa, чтобы укрыть крылом.
У него улыбкa моя нa смaрте,
Я голубкой – дa под его кaрниз,
Я ему – пусть дикий, но всё же Мaртин,
Говорю: держись, полетели, Нильс!
Я в гнездо тaскaю и пух, и перья,
Только, мол, люби меня, не зaбудь!
Я ему – и музa, и подмaстерье,
И, возможно, aист когдa-нибудь.
A однaжды стaну его бaллaдой,
Понемногу перетеку в строку…
Хорошо, что я родилaсь крылaтой!
Тир-лир-ли! Тень-тень! Чик-чирик! Ку-ку!

 

Вечная весна

Сколько счастья может сбыться
В каждом Божьем сентябре!
Кофе пить, хомячить пиццу,
Жарить мясо на костре,
Класть опята в пасть корзинью,
Целоваться поутру…
Я везу свою Аксинью
По осеннему двору.
Хоть сама еще, признаться,
Повзрослела не вполне:
Мне два раза по пятнадцать,
Я – тинейджерка вдвойне.
У меня сова на пряжке,
А на майке – стрекоза.
У Аксиньи кучеряшки
И синющие глаза.
Мы до парка – по аллее,
Да под сказку о еже…
Мама тоже не взрослеет,
Хоть и бабушка уже.
Мы уложим Ксюху в восемь,
Сядем вместе у окна…
Мам, ну разве это осень?
Это вечная весна!

 

Ямайка

Мне с тобой так нравится обниматься!
Ну куда же я от тебя уеду?
Разве что на пару недель к ямайцу –
Чтоб белели зубы, чернели дреды,

Чтоб всегда спокоен, всегда расслаблен,
Чтобы мы с ним мчали в закат на вело…
Разве я для пробок в Москве росла, блин?
Для работы что ли я красивела?

Я хожу печальная и больная,
Третий год без моря – ну не кошмар ли?
Я люблю Ямайку, ее не зная –
За Усейна Болта и Боба Марли….

Но листва запахла остро и прело –
Это осень снова вписалась в график…
Люди скажут: девка пересмотрела
Всяких-разных Нэйшнл Джиографик,

Укорят: воспой, мол, Онеж да Трубеж,
А к чужому тягу пообломай-ка…
Только ты за то ведь меня и любишь,
Что она пылает во мне – Ямайка!

Что стучит мне сердце морские треки,
За мою расслабленность – не усталость!
Знаешь, что, родной? Сочини мне регги –
И тогда я точно с тобой останусь.

 

Впервые

Боль появляется, как гонец.
Быстро собраться и ехать в темпе…
Мой золотой олененок Бэмби,
Вот мы и встретимся наконец!

Сколько же я прогнала их прочь –
Страхов, отчаяний и раздумий,
Прежде чем врач в голубом костюме
Мне объявила, что будет дочь!
Чувства мои бы – да на мольберт!
Их хорошо написал Мане бы…
Дочь как письмо голубого неба,
В розовый спрятанное конверт.
Номер любимый тогда набрав,
Ставшая вмиг уязвимо-хрупкой,
Я горячо говорила в трубку:
«Девочка! Девочка! Ты был прав!»

… Боль обрывается, как глава.
Всё вылетает из головы, и
Знаешь, мне кажется, что впервые
Я не могу подобрать слова.

 

Тьмака

Всё знают трое: я сама,
Да ты, да сплетница-бумага,
Как на двоих ночная тьма
И на двоих ночная Тьмака,
На небесах переучет,
Луна сбежала в самоволку,
А Тьмака всё течет, течет
И где-то там впадает в Волгу.
Я не гадаю: нечет? чет?
Ведь наша лодочка не утла!
А тьма течет, течет, течет
И где-то там впадает в утро;
И есть смешное волшебство
В созвучьи света, тьмы и Тьмаки,
И всё… И больше ничего
Не скажем сплетнице-бумаге.

 

Пойма

Спой мне, ну пожалуйста, спой мне
Что-нибудь о залитой пойме,
Что-нибудь о дождике мелком,
Ну и обо мне – хоть бы мельком,
Как, стряхнувши зимнюю снулость,
Я тебя, робея, коснулась –
И зима попала в опалу,
И монеткой в реку упала,
Не гадай: орлом или решкой…

Речь моя становится речкой,
А потом рекой и речищей,
Всё полней, размашистей, чище…
Смелой – не смелеть от жары бы! –
В ней уже заводятся рыбы,
В ней искрятся вешние воды…

Ах, река Москва – как свобода!
У меня с ней столько родства есть:
Таешь ты – и я разливаюсь.

 

Саше Пушкину

Извините, я к Вам по-свойски, Саша, –
Не пускаю пафоса в свой куплет.
В Ваши тридцать семь Вы меня постарше
На какой-то жалкий десяток лет.

Как-никак, мне сызмальства не чужи Вы!
Сколь мы воду в ступе бы ни толкли,
Но, вполне возможно, что, будь Вы живы,
Я б за Вас поспорила с Натали,

Хоть за прежних дам не сойду нисколько –
Не из книжных – руки мои теплы…
Не Татьяна Ларина и не Ольга,
Что мне сплетни, общество и балы!

У меня по Вам не горит лампадка,
Но горят глаза. Ах, удар под дых –
На поэтов я неизменно падка –
На живых, язвительных, молодых,

На таких, как Вы. Как цветок, проклюнусь
Через образ, вбитый со школьных парт.
Саша Пушкин, слушайте: я люблю Вас! –
И неловко чмокаю в бакенбард.

 

Безzoomно

Что нам скачки экономик!
Мы – два книжных персонажа.
Ты попал мне в сети, Радость!
Но в реале – не в сети.
Мы сбежали в старый домик,
Где из связи – только наша,
Обещался добрый август
Звездных яблок натрясти,

Но натряс пока грозу нам,
Барабанит дождь бестактно,
Приструнить бы наглеца б, ну –
Спрятал звёздные ковши!
Я люблю тебя безZOOMно,
Не вконтактно, а контактно,
Не вотсапно – вот как цапну! –
В безвайфаевой глуши.

Помолчи-ка, друг Андроид!
Увидать бы Андромеду…
Только ливень – обормот же –
Клеит тучи в вышине!
Буря мглою небо кроет,
Муми-тролли ждут комету…
Целоваться не в эмоджи –
Это, знаете, по мне.

Я ужасно старомодна,
Мне по нраву ты и книги…
Не листаю, а вплетаю
Ленту дочке в завитки.
Мне спокойно и дремотно,
Забываю мэйлы, ники
И своих логинов стаи,
И с паролями листки.

Ждут в Фейсбуке егозу, но
Есть вайфай ли, нет вайфая –
Мне важней, что плед наш байков,
Дорогой мой визави.
Я счастливая безZOOMно,
Знаешь, я подозреваю,
Дело всё-таки не в лайках –
Дело всё-таки в любви.

 

Не худшая из мам

Ах, замыслы мои чисты, как оперная нота,
Они свежи и высоки, как травы на лугу,
И ручка так и рвется в бой – царапать лист блокнота,
Но дочь стянула ползунки и говорит: «Агу!»

Она роняет невалях и грохает стучалкой –
И вот я временно глуха к небесному ломтю,
И мой услужливый Пегас стал лошадью-качалкой,
И муза вместо новых строк бормочет: «У-тю-тю!»

О, чем же стала ты теперь, поэтская берлога!
Теперь тут даже не до сна, не то что до нирван!
Маршак, Чуковский и Барто подвытеснили Блока,
И Лермонтов, пока не рван, забился под диван.

Не худшая из поэтесс вещает о сороке…
Любить, смеяться, целовать – ах, это всё про нас!
И рифмы, громко вереща, ложатся сами в строки,
Когда не худшая из мам выходит на Парнас.

 

Река

As tave myliu (аш тавэ милю) – я тебя люблю (литовский)

Никогда ни в чем не каясь
И не глядя свысока,
По ступеням, спотыкаясь,
Всё бежит моя река,
Ей нельзя идти степенно –
Мчит, хмельна и горяча,
Пышный шлейф из белой пены
За собою волоча!
У нее на сердце смута!
От восторга во хмелю,
На бегу кричит кому-то:
«Слышишь, as tave myliu!»
Сумасшедшая, живая,
Бесконечная река,
Я за ней не успеваю,
Я еще не так легка,
Но во мне такая жажда,
Так горяч мой беспокой,
Что, наверное, однажды
Стану я твоей рекой!

 

Тюльпаны

Ну давай же, ветер, мне март неси, вей!
Я – весна, смешлива и молода!
Ты видал, конечно, и покрасивей,
Но таких хорошеньких – никогда!

Мы с весной пропали – а может, паны –
Нас не разберешь и не укротишь!
Я иду домой и несу тюльпаны,
И ещё чуть-чуть сочиняю стиш.

К каблукам приластилась мостовая,
И ручьи бросаются к сапогам…
Я – весна, я новая, я живая,
И повсюду рады моим шагам,

Потому что вот она, неба кромка!
Потому что март мое сердце – хвать!
Я хочу смеяться легко и громко,
И еще немножечко танцевать,

Уплетать печенья и марципаны,
Быть собой – и женщиной, и весной,
И идти домой, и нести тюльпаны
По морозной улице ледяной.

 

Классики

Летим, летим двумя былинками,
Не чая оставлять следы –
Мы рождены не для великого,
Мы рождены для ерунды:

Пить медовуху во Владимире
Да вина сладкие в Крыму
И делаться необходимее
Друг другу – больше никому.

Когда ты с той, не мыслишь: «С тою ли?»,
Тебе беспечно и пестро…
Чего бы мы с тобою стоили,
Не целовавшись по метро,

Рисуя сказочки лубочные
Непережитой шелухи?
Стихи – явление побочное,
Первопричина не стихи,

А все перипетии сердцины
Да брошенный под ноги путь –
Пусть новоявленные герцены
Найдут подтекст какой-нибудь.

Но стих – он выдохнут, не высечен,
Он – то, что в голову взбрело,
И я вам заявляю в тысячный:
Поэзия не ремесло,

Она ромашково-осокова,
Растет, где попадя, опять,
Мы рождены не для высокого,
А так, для метр-семест-пять,

Вся жизнь расчерчена, как классики,
Любовь подписана в печать,
И если мы пробьемся в классики –
Поедем в Питер отмечать.

 

Богатство

Пара булочек-плетенок,
Пара крыльев за спиной,
Свитер, серый, как котенок,
И такой же шерстяной,

Стих, надумавший слагаться,
Незнакомца комплимент –
Вот и всё мое богатство
На сегодняшний момент.

 

Девка

Вот жизнь научит – и станешь дерзкой.
Не избалуют – и не проси!
А я была бы крестьянской девкой,
Когда бы в старой жила Руси.

Не знала б химий да прочих физик,
Без них понятно: весна – к теплу.
А если б барин меня и высек –
Да-к то ж за дело, а не по злу.

Не избежала б любовной драмки
(Таких-то видных сыщи в селе!),
И принесла бы однажды мамке
Большой подарок да в подоле.

И пусть бы бабьи жужжали жала,
А мне не жалко, а мне чего?
Борщи б варила, сынка рожала,
Да причащалась не в Рождество,

А так, как надо – ежевоскресно,
Безмерно веря, что Бог спасет.
И мне бы было неинтересно,
На что родилась, жила б – и всё!

Молву гнала бы за створки ставень,
Да ухажеров – парней-кутил.
Меня бы барин да не оставил,
Меня Господь бы за всё простил.

Когда там думать о произволе?
Вон печь, вон пряжа, вон решето…
А нынче – воля, сплошная воля,
Да только бабе она на что?

И борщ неясно кому наварен,
И на работе сплошной завал…
Чего глядишь-то? Голодный, барин?
Айда-ка ночью на сеновал!

 

Я, человек и тишина

И дом молчал, гримасы строя,
И утро ерзало без сна…
Нас в этом доме было трое:
Я, Человек и Тишина.

Брало отчаянье начало;
Сквозило изо всех углов;
И Тишина на нас кричала,
Но мы не разбирали слов.

Светало. После – вечерело,
И солнце шло в небесный грот,
А я сидела и смотрела
На тишиновий рыбий рот,

Мне было душно, было зябко
В потоке дыма без огня…
Но Человек схватил в охапку
Отишиневшую меня,

Мы закружились одичало,
Спугнув из дома Тишину –
И всё на свете зазвучало,
И я услышала Весну.