Одинокая бродит гармонь…

Перспективы существования (не говоря уже о развитии) провинциальной культуры в России сегодня не ясны, и обсуждение ее будущего в большой степени сводится к проблемам государственного финансирования различных провинциальных культурных учреждений – от театров до библиотек. На мой взгляд, наиболее важными здесь являются совершенно другие сюжеты, которые могут быть правильно поняты с учетом быстрых и резких перемен в общей культурной «конструкции» нашей страны, произошедших за последние тридцать лет.

Советская культура как структура

Определяющим свойством советской культуры была крайне высокая степень ее идеологизации. Это не значит, что она была идеологизированной сверху донизу, — нет, на нижних ее этажах были вполне допустимы всяческие «Ландыши» и «Жил да был черный кот за углом» местного разлива, а также импортированные (по преимуществу – из соцстран) произведения легких жанров. Это значит, что основным принципом ее организации было ранжирование артистов, писателей и художников, равно как и их произведений, по критерию воспроизводства «образа социалистического общества», который в значительной степени заменял собой само социалистическое общество, в реальной жизни выраженное слабо и недостаточно.

Чем дальше от выполнения этой задачи находилось художественное произведение, тем более низкое положение оно занимало на лестнице рангов советской культуры. Предельный «низ» воплощался культурой андеграунда, воспринимавшейся как некая культурная преисподняя; ее официальные оценки немногим отличались от нацистских представлений о «дегенеративном искусстве», временами буквально совпадая с ними по лексике.

Настройки системы оценок при этом со временем приобрели немалую степень тонкости: в рамках жанра авторской песни, например (в общем виде принадлежащего андеграунду), ироническая лирика Окуджавы располагалась почти на грани официально допустимого, нарочито простонародные и при этом нередко весьма инфантильные песни Высоцкого располагались ступенью ниже, а вот творчество Галича с его откровенными интеллигентско-диссидентскими отсылками пробивало самое «дно» официальной культурной иерархии. Верхний ее полюс, напротив, тяготел к выравниванию артистов разного калибра по критерию идеологической адекватности: всем была понятна разница в профессиональных качествах, скажем, Магомаева и Кобзона, однако их «структурные культурные позиции» были достаточно близки.

Провинциальная советская культура при этом рассматривалась как производная совокупность уменьшенных копий «большой», союзной; она ранжировалась соответственно тем же критериям (по бессмертной фразе щедринского глуповского летописца «В каждой луже есть гад, своим иройством прочих гадов превосходящий»). Выдержав экзамен на «большую социалистическую адекватность», при определенной доле таланта из провинциальной советской культуры можно было успешно стартовать в союзную; история Твери (Калинина) знает несколько таких примеров.

Наличие лифтов такого рода позволяет говорить о советской культуре как о целостной системе, выстроенной на едином и понятном широким слоям населения основании. В этом смысле различия между союзной и провинциальной культурами имели достаточно условный и, говоря ученым языком, внутрисистемный характер. То, что эта культура основывала свою целостность на производстве ложных (мягче говоря – иллюзорных) образов, ничего не меняет в этой оценке по существу.

Постсоветская культура как структура

Независимая социология надежно фиксирует распад в России так называемого большого общества и переход общественных связей в преобладающий режим личных отношений и взаимных обязательств (образно это именуется «утолщением записной книжки»). Сам по себе этот процесс имеет во многом естественный и предопределенный характер, поскольку «большое индустриальное общество» в СССР было достаточно искусственно «наведено» коммунистами и не имело под собой прочных оснований; в целом оно мало соответствовало как традиционным формам самоорганизации населения, так и разбалансированной по существу экономической и политической организации Советского Союза.

Процессу быстрой деградации «большого общества» в современной России соответствует столь же быстрая перестройка форм организации культуры. Ранжированной идеологизированной структуры культуры в России больше нет; вместо нее возобладал другой принцип организации, который можно назвать «нишевым». Согласно этому принципу, каждой группе населения (подчас определяемой весьма произвольно и далеко не всегда – по социологическим критериям) соответствует свой культурный продукт. Одним – Юрий Башмет, другим – певица (кавычки каждый поставит по своему усмотрению) Гречка с текстом: «Мама, прости, я так хочу бухать…» Нишевый принцип организации культуры полностью соответствует модели «записной книжки» — каждый заполняет ее по своему усмотрению в соответствии со своими финансовыми и интеллектуальными возможностями и потребностями, и все способы заполнения по существу равнозначны, поскольку и Башмет, и Гречка рассматриваются в качестве определенного рода рыночных продуктов.

Понятно, что основной инфраструктурой нишевой культуры является Сеть; в то же время сводить причины ее появления к возникновению Интернета я считаю неверным. Стремительная деградация «большого общества» в России сыграла в этом процессе как минимум не меньшую роль.

Нишевая культурная модель по определению систематизирована в гораздо меньшей степени, чем ранжированная советская. Многие ее составляющие крайне агрессивны в плане рыночной конкуренции и стремятся к распространению далеко за пределы базовых нишевых групп. В этом отношении одним из наиболее ярких примеров является деятельность Сергея Шнурова и группировки «Ленинград». На сайте группы об этом сказано так: «Кто бы мог подумать, что клубный питерский арт-проект под патронажем Леонида Федорова, сезонное развлечение богемы обеих столиц в итоге обернется самым востребованным игроком на местном музыкальном рынке?» Тактика и стратегия подобной агрессии сами по себе достаточно любопытны, но сейчас нас занимает не это; сам по себе нишевый принцип культурной организации историей «Ленинграда» не опровергается, а скорее, подтверждается.

Глядя на происходящее, я бы прежде всего задался вопросом: вписывается ли российская провинциальная культура в нишевую (или, точнее, нишево-конкурентную) и слабо систематизированную культурную модель современной России? Ответ: определенно нет. Ни по качеству (в большинстве случаев), ни по организационно-финансовым возможностям она не в состоянии соперничать с продюсерскими центрами, гнездящимися в зонах больших денег. Убедить потребителя в том, что ему нужен именно этот культурный продукт, гораздо проще из Москвы, чем из провинции. Анекдотическое и предельное выражение это правило нашло, например, в идее прижизненной установки памятника Ольге Бузовой.

Тем не менее шанс сохраниться у провинциальной культуры есть. Он заключается в культурном «окукливании» провинции и изоляции ее (частичной окажется вполне достаточно) от влияния активно промотируемых извне культурных продуктов. По существу речь идет об использовании навязанного культуре нишевого принципа организации для создания региональных культурных ниш. Сегодня этот путь развития представляется малореальным, но в той или иной степени он неизбежно будет реализован; нишевая культурная модель его логически предполагает. Вот только работать провинциальная культура в этих условиях будет, скорее, на разрыв российского единства, а не на консолидацию страны, как это было до сих пор.