Женщина и мироздание

Woman is the nigger of the world.
John Lennon
Женщина – негр мироздания.
Джон Леннон

Двести двадцать лет назад французский писатель и философ Антуан де Ривароль (1753–1801) высказал следующую мысль: «Оказавшись лицом к лицу с задачей создать существо, своей телесной формой соответствующее мужчине, а духовной – ребенку, природа отважилась решить эту проблему, превратив женщину в большого ребенка». Вне всякого сомнения, Ривароль не раз воспроизводил этот афоризм (или, скорее, «бон мо», как это называют французы) в аристократических эмигрантских салонах, в которых он считался непревзойденным острословом; столь же несомненно, что среди восторженных слушателей Ривароля было немалое количество слушательниц.

Очевидно, что с такими шутками сегодня, по прошествии двух с лишним веков, Ривароль имел бы во всех странах Запада серьезные проблемы – вплоть до судебных разбирательств – и стал бы public enemy number one для всех феминисток мира. Оставляя в стороне крайности агрессивного феминизма, следует признать, что массовые представления о природе и способностях женщин радикально изменились за очень короткий в историческом измерении промежуток времени; при том, что истоки этих перемен уходят в девятнадцатый век, в полной мере их масштаб проявился за семьдесят пять лет, прошедших после завершения Второй мировой войны. Первое послевоенное пятидесятилетие достаточно скоро будет оценено философами и историками как период человеческой истории, по значимости вполне равноценный Ренессансу, и роль женщин в этом культурном, гуманитарном и политическом полувековом прорыве трудно переоценить.

Вклад женщин в послевоенную историю человечества – очень большая тема, заслуживающая серьезного изучения; вполне возможно, что только осмысление произошедших в этом плане перемен открывает для нас дорогу в приемлемое будущее. В этой небольшой статье я хотел бы рассказать о трех женщинах ХХ века – немке, американке и англичанке, выразивших эти перемены достаточно ярко. Вероятно, некоторые общие тренды станут более ясными на основании этих личных заметок. Один из возможных и при этом достаточно неожиданный вывод будет сформулирован в конце статьи.

1.      Графиня Марион Денхофф, журналист, писатель, общественный деятель, «красная графиня» (1909–2002)

В Германии имя Марион Денхофф известно без преувеличения всем, и имя это пользуется всеобщим уважением. Для страны, жители которой привыкли с презрительной гримасой говорить о бывших кумирах – «Он сменил велосипед на Мерседес» – это много значит. Я не буду пересказывать биографию, хотя в ней содержится масса интересного: и репутация «красной графини» из-за контактов с коммунистами в начале тридцатых, и, мягко говоря, весьма напряженные отношения с гитлеровским режимом (чем рисковали не многие), приведшие к участию в заговоре против Гитлера 1944 года, и бегство верхом на лошади из родового имения в Восточной Пруссии от наступающей Красной Армии, когда Денхофф на протяжении нескольких ночей прятали ее крестьяне-арендаторы… Все это можно при желании прочитать самостоятельно, хотя, к сожалению, сами книги воспоминаний Денхофф на русский не переведены. Для нас важно, что, начав сотрудничать с еженедельником Die Zeit в 1946 году, в 1968 году она стала главным редактором газеты и, так или иначе, «вела» ее на протяжении всей оставшейся жизни.

В начале девяностых я имел возможность на протяжении нескольких лет читать Die Zeit (полагаю, лучшую газету тогдашнего Запада) и могу без преувеличения сказать, что своей, скажем так, «политической культурой» гораздо больше, чем наполовину, обязан этому чтению. Когда в конце 90-х в Тверской университет приезжал депутат бундестага и выступал перед большой аудиторией, оказалось, что мы с ним говорим и думаем на одном языке – и в прямом и в переносном смысле. Это был именно язык передовиц «красной графини». Тезисно суть этого языка можно передать так:

1.      В политике крайне редко играют на выигрыш. В подавляющем большинстве случаев речь идет о минимизации возможного урона.

2.      Задача политика заключается в обнаружении всех возможных вариантов достижения поставленных целей и максимально честном ознакомлении избирателей с плюсами и минусами этих вариантов.

3.      Окончательный выбор из наличных возможностей делают избиратели на основании полной и достаточной информации.

4.      Коридор возможностей при решении конкретных проблем чаще всего оказывается более широким, чем кажется на первый взгляд, – при условии расчистки этого коридора от предрассудков и амбиций. «Только если мы будем по-настоящему терпимы, удастся прервать эту порочную цепочку, которая в конечном итоге производит лишь насилие и зло…»

Особо следует сказать о том, что именно Денхофф сформулировала основную (в итоге) позицию немцев по болезненному для них вопросу послевоенной судьбы Восточной Пруссии. Она состояла из двух пунктов: «Любить возможно и то, чем не обладаешь» и «Мы должны привыкнуть к мысли о том, что эти земли никогда не вернутся в состав Германии». Нетрудно заметить, что эти тезисы полностью соответствуют общим политическим принципам, изложенным выше.

Сталкиваясь с нередкими сегодня рассуждениями об убожестве современного либерализма и отсутствии у него политических перспектив, я вспоминаю «красную графиню» с ее безукоризненной способностью определять тот рубеж, на котором нужно просто стоять – мужественно и без вариантов. Но, для того чтобы встать именно на этом рубеже, предварительно следует просчитать все возможные варианты развития событий.

2.      Фланнери О’Коннор, писатель, «королева южной готики» (1925–1964)

Начать рассказывать о Фланнери можно с того, что Уильям Фолкнер является одним из моих любимых писателей. Сила воздействия его прозы (особенно в оригинале) потрясающа, и до знакомства с книгами О’Коннор трудно было себе представить существование писателя, настолько близкого к Фолкнеру (что уже само по себе является огромным достижением) и при этом настолько самостоятельного и оригинального по отношению к нему. В истории русской литературы есть немало примеров больших писателей, напрочь «ушибленных» Толстым или Гоголем, что далеко не всегда шло на пользу. Фланнери О’Коннор – это совершенно иной случай; иногда возникает впечатление, что она вообще не читала фолкнеровские книги и дошла до всего, как говорится, своим умом. Фотографии Фланнери, представляющие женщину с симпатичным, но совершенно простонародным ирландским лицом, только усиливают это, несомненно, обманчивое ощущение.

Об общем умонастроении нашей героини свидетельствует редкий случай ее ответа литературным критикам:

«Заставить общество увидеть уродства, которые оно привыкло считать чем-то естественным, – необходимо. Поэтому писатель вправе прибегать к устрашающим средствам воздействия, чтобы донести до общества свое видение».

В оценке оригинальности творчества Фланнери есть очевидная реперная точка – тот же Фолкнер. Основные отличия одной от другого заключаются в следующем: во-первых, О’Коннор имеет привычку договаривать все до конца, тогда как Фолкнер, истинный джентльмен из Диксиленда, не прочь напустить некоторое количество тумана, когда ситуация представляется ему слишком однозначной и/или грубой. Во-вторых, Фланнери совершенно не занимают так называемые проблемы американского Юга, хотя пишет она на южном материале, как и Фолкнер; мифология Юга для нее просто не существует. Южане ничем не лучше северян, да и женщины ничем не лучше мужчин – всяческие унесенные ветром в прозе О’Коннор отсутствуют напрочь. В-третьих, при сравнительно малом числе собственно криминальных эпизодов (меньшем, чем у Фолкнера) и практическом отсутствии так называемых ужасов ощущение истинного ужаса, вызываемого самой природой человека, она умеет передавать как никто другой. При этом у нее хватает ума и воли не занимать позицию равнодушного наблюдателя-энтомолога и не сваливаться в религиозную риторику на тему человеческой греховности. Общий трагизм ее прозы вполне заслуживает сопоставления с классическими греческими трагедиями; ни один из писателей-мужчин двадцатого века не был способен на подобное.

3.      Сьюзи Сью (Сьюзен Джанет Бэллион), певица, музыкант, «ледяная королева панка» (р. 1957)

Писать о музыке и музыкантах сложнее – как в силу объективных особенностей этого вида искусства, так и потому, что журналистика и писательство в двух предыдущих случаях до какой-то степени знакомы мне изнутри, а здесь придется выступить в качестве абсолютного дилетанта.

Начнем с простой вещи: в молодости Сьюзи была настоящей красавицей, которую не могли испортить даже панковские наряды и макияж. Это я пишу к тому, что, согласно старому советскому анекдоту «Пэть не надо – ты ходы, ходы…» (в смысле – по сцене), ей можно было бы особенно не напрягаться, и панк-стилистика такую возможность предоставляла. Тем не менее Сьюзи оказалась законченной перфекционисткой. О характере ее требований к музыкантам говорит такой эпизод: во время репетиции она как-то сказала гитаристу (одному из лучших в 80-е): «А вот здесь мне нужен такой звук, как будто лошадь прыгает в море с высокой скалы». То, что она начинала с панка, оказалось в итоге огромным плюсом, поскольку обретенная степень внутренней свободы позднее позволила ей раздвинуть музыкальные границы (в том числе жанровые) до не досягаемых для других певиц пределов.

Второе, о чем следует сказать, – голос. Многим нравятся низкие женские голоса, но здесь речь идет не просто о «высоко–низко». У Сьюзи не самый сильный (хотя и очень сильный) женский голос в рок-музыке; к примеру, Грэйс Слик в свои лучшие годы была поголосистей. Голос Сьюзи поражает своей способностью звучать то как чисто ангельский, то как абсолютно демонический, причем никаких сомнений в его природе не возникает ни в первом, ни во втором случаях. И пела она так с самого начала, с 70-х, когда последним писком вокальной моды был полудетский нарочитый писк Кейт Буш, достаточно быстро содранный и растиражированный поздней советской эстрадой.

И наконец о главном. Сейчас ее голос, конечно, изменился, но лет до сорока Сьюзи Сью была обладательницей самого эротического женского голоса, который я слышал. При этом манера пения явно свидетельствует о том, что адресатом этого посыла является не мужчина. И не женщина, если кто об этом подумал. В каком-то смысле здесь можно говорить об автоэротизме, но и это было бы очень приблизительной оценкой. Скорее, речь идет о совершенно свободной игре с собственным драйвом, охватывающей реальность в целом без персонификаций и выделения отдельных объектов.

Когда начинаешь это не столько понимать, сколько ощущать, возникает странное чувство присутствия на некоем шаманском камлании, полностью очищенном от применения стимуляторов и взмахов потных волос, как это было, к примеру, у Джоплин. Прозвище «ледяная королева» прилипло к Сьюзи совершенно не случайно: ее холодный огонь – огонь глубинного женского эротизма, освобожденного от любых внешних референтов. На мой взгляд, в таком обличье он был явлен широкой публике впервые в истории искусства. Мужчинам, способным к размышлениям, здесь есть над чем задуматься…

В заключение я хотел бы сказать о том, что, я думаю, объединяет трех героинь этой статьи. Это совершенно невиданная степень внутренней свободы, не свойственная «мужским» культурам предшествующих эпох. Опыт женщин, подобных Денхофф, О’Коннор и Сьюзи Сью, заставляет нас серьезно пересмотреть представления о природе творческой энергии. Принято считать, что мужская творческая потенция основана на механизмах сублимации, перенаправления энергии (в первую очередь сексуальной) на творчество. На мой взгляд, во всех трех приведенных случаях ни о чем подобном речи нет. Здесь мы имеем дело, скорее, с открытым и свободным взглядом на мироздание, который гораздо ближе к тайне жизни, чем мужской.